Я беру ключи и выхожу на пробежку. Воздух густой из-за влажности, пульсирует, отвлекая от мрачных мыслей. Одежда промокает насквозь уже на пороге квартиры, поэтому я сворачиваю налево, к пляжу. Сейчас самый час пик. Я лавирую между бамперами автомобилей, игнорируя впечатленные взгляды. «Мерседесы», BMW, «Ауди» – жители моего района не испытывают недостатка в деньгах. Бегать приятно. От моей квартиры до пляжа всего лишь миля, и, чтобы добраться до него, нужно пересечь два водных канала. Огибая людей, прогуливающихся с колясками, я кидаю быстрый взгляд на яхты и думаю о собственной лодке. Давно я на ней не работал. Возможно, провести день на лодке – именно то, что нужно. Спускаясь к воде, резко поворачиваю налево и бегу вдоль берега. Так я справляюсь с гневом.
Бегу, пока не понимаю, что больше не могу. Сажусь на песок, переводя дыхание, тяжело вырывающееся из легких. Нужно взять себя в руки. Если позволить вихрю эмоций захватить себя, из него будет не выбраться. Выуживаю из кармана телефон, нажимаю кнопку «Дом». На звонок отвечает мама, запыхавшаяся, словно тоже бежит, только на эллиптическом тренажере. Мы обмениваемся дежурными любезностями. Вне зависимости от ситуации, неважно, насколько отчаянно звучит мой голос, мама обязательно, с безукоризненной вежливостью, осведомится, как мои дела, а затем в подробностях расскажет о своих розах. Я дожидаюсь, когда она закончит, а затем говорю, более задушенно, чем хотелось бы:
– Я согласен на работу в Лондоне.
Тишина, предшествующая ответу, отдает изумлением, почти шоком. Радость в ее голосе даже чрезмерна:
– Правильное решение, Калеб! Слава богу, все возвращается на круги своя. В прошлый раз ты отказался из-за той девчонки, такая ужасная ошибка…
Я перебиваю ее, обещая, что позвоню завтра, сразу же после того, как свяжусь с британским офисом. Любуюсь океаном на прощание, прежде чем вернуться домой. Завтра я лечу в Лондон.
С той лишь разницей, что нет – не лечу.
С утра из постели меня поднимает жуткий стук. Сначала кажется, будто он доносится с другого этажа: в семьсот шестидесятой ремонтируют кухню. Я прячу голову под подушку, но та ничуть не заглушает шум, так что ее приходится с ругательствами откинуть прочь. Стук словно приближается. Комната раскачивается: слишком много скотча – опять. Колотят во входную дверь. Опускаю ноги на пол, натягиваю серые пижамные штаны, валяющиеся возле кровати. Прохожу через гостиную, отпихивая в стороны туфли и кучи одежды, копившиеся неделями. Распахиваю дверь, и все замирает. Вздох… удар сердца… мысль.
Никто из нас не произносит ни слова; мы лишь молчаливо оцениваем друг друга. В следующий момент она вторгается в гостиную, измеряя ее шагами, будто для нее совершенно естественно и нормально появиться в моем доме. Я по-прежнему стою в коридоре, застигнутый врасплох, когда она обращает на меня свои глаза – пылающий взор. Требуется время, чтобы произнести что-то, осознать, что все это происходит на самом деле. В квартире сверху настырно сверлит дрель. Прямо за окном парит птица, но я твержу себе, что чувства наверняка меня обманывают, по крайней мере, в том, что касается ее. Не может быть, чтобы спустя столько лет она оказалась тут.
– Зачем ты здесь, Герцогиня?
Я всматриваюсь в нее, поглощаю ее образ. Она слегка безумна: из растрепавшейся косы выбиваются пряди, веки подведены сурьмой, и это будто обостряет эмоции в ее взгляде. Раньше она никогда так не красилась. Она обозленно всплескивает руками. Готовлюсь к потоку брани, обычно следующему за ее вспышками гнева.
– Что? Ты больше не делаешь уборку?
Неожиданно. Я захлопываю дверь ногой, провожу ладонью по затылку. На мне трехдневная щетина и одни лишь пижамные штаны, а мой дом слишком похож на комнату университетского общежития.
К дивану я подбираюсь так, будто это вовсе не моя гостиная, и сажусь, едва перебарывая неловкость. Наблюдаю, как она мечется туда-сюда.