– Джесс, ты наверняка помнишь Оливию.
Она кивает и искренне, чуть ли не сияя, улыбается чернокудрой злодейке, которая когда-то выбила ее из моей жизни, словно шар для боулинга. Говорит:
– Привет, незнакомка! – и заключает Оливию в неожиданные объятия. – Давно не виделись.
Джессика Александер нашла меня в фейсбуке[1]. Она написала, что вернулась в Майами, и предложила что-нибудь выпить вместе. Я был пьян, когда открыл то сообщение, и послал в ответ свой номер. На следующий день мы встретились в баре Луи. Она ничуть не изменилась: те же длинные волосы, длинные ноги и короткая юбка. Вспомнился мой вкус во времена колледжа, который ничуть не разочаровал, как, впрочем, и ее характер – на удивление еще более милый и славный, чем я помнил. После двух гадюк, которых я любил, я очень нуждался в милом и славном. О ребенке никто из нас не обмолвился, но Эстеллу я утаивать не стал. Насколько я понял, она понятия не имела, что Оливия сыграла роль в нашем расставании. После этого мы часто виделись, но друг с другом еще не спали.
Из-за плеча Джесс я наблюдаю за реакцией Оливии. Она всегда обладала исключительным самоконтролем. И теперь она поступает просто чудовищно: смеется и обнимает Джесс, будто старую добрую подругу. Ошеломленный, я едва не отступаю назад. Ноа проявляет разве что каплю любопытства. Должно быть, мы кажемся ему персонажами какой-то пьесы. Оливия зовет нас в гостиную:
– Проходите, проходите, – и бросает на меня быстрый торжествующий взгляд. Она не стала лучше как человек – только как актриса.
Туше. Веселье еще не окончено.
Джесс убегает в кухню, помочь Оливии, и мы с Ноа остаемся наедине, с блюдцем сыра бри и крекерами. Около десяти минут мы ведем светскую беседу на привычные мужские темы – Марлинс, Хит, Долфинс… квотербеки, стартеры, питчеры – то, что меня не волнует уже целую вечность.
– Тебе неспокойно?
Вопрос застает меня врасплох. Он знает. Дерьмо. Что ж, по крайней мере, честность снимает груз с плеч.
– А тебе было бы спокойно на моем месте? – Я принимаю предложенный им виски. Односолодовый, черная этикетка – весьма достойный.
Он садится напротив, ухмыляясь:
– Разумеется.
Я не доставляю ему неприятностей, так что как много он действительно знает? Если только… если только он настолько уверен в их отношениях, что считает, будто ему не о чем волноваться. Я оцениваю ситуацию с другой точки зрения. Судя по всему, он не ревнивец. Говорю:
– Если у тебя нет с этим проблем, то и у меня тоже.
Он расслабляется в своем кресле, закинув щиколотку одной ноги на колено другой:
– Ты ведь меня проверял?
– Фоново, по трем странам, – пробую виски, позволяя вкусу распуститься на языке.
Ноа кивает так, будто ожидал чего-то подобного:
– Есть что-то, что тебе не понравилось?
Пожимаю плечами:
– Ты женился на моей первой любви. Не то чтобы ты мне нравился изначально.
Он кивает, медленно, с понимающей полуулыбкой:
– Она важна для тебя, Калеб. Меня это устраивает. Пока ты держишь свои руки подальше от моей жены, у нас с тобой все в порядке.
Девушки входят в комнату, и мы встаем. Оливия ощущает напряжение, отпечаток произошедшего разговора. Ее взгляд, как всегда холодный, блуждает между нами.
Выбери меня.
И останавливается на Ноа. Их связь пробуждает во мне глухую ревность. Я стискиваю зубы так, что Оливия это замечает. Прекращаю, едва она останавливается взглядом на моей челюсти – слишком поздно. Она увидела, что я чувствую.
Изогнула свою идеальную бровь.
Боже, ненавижу, когда она так делает.
Я отшлепал бы ее в наказание, если бы мог.
Ягненок пережарен, а спаржа переварена, почти как каша. То, что Оливия готовит своими собственными, пусть маленькими и злобными, руками, воистину впечатляет. Настолько, что я подчищаю за собой тарелку и прошу добавки. Она на третьем бокале вина, причем настолько непринужденно, что невольно задумываешься, привычка ли это, или совместный ужин заставляет ее нервничать. Мы обсуждаем ее клиентов, и она искрометно шутит, так что все мы смеемся. Ноа от нее явно без ума. Жадно, с легкой улыбкой ловит все, что она делает. Этим он напоминает меня самого. Она интересуется у Джессики, чем та занимается. Мне становится не по себе. Я стараюсь быть осторожным: общаться не только с ней, не смотреть на нее слишком пристально, не отворачиваться, когда она взаимодействует с Ноа, только потому, что меня это задевает. Сложно удержаться от того, чтобы не анализировать их динамику. Она по-настоящему к нему привязана, рядом с ним ее характер смягчается. Она не ворчала ни разу с того момента, как я переступил порог, – дольше, чем ее рот был чист от ругательств когда-либо в истории ее существования на белом свете.