Кто знал, и Сола, разумеется, не задавала вопросов. У нее и без того голова забита всякой информацией.
— Тебе еще что-нибудь нужно? — спросил Эссейл, не поднимая головы.
Да, на самом деле: можем мы вернуться в те времена, когда ты был просто бывшим наркоманом, поборовшим кокаиновую зависимость, который отказался от преступной жизни, и мы вместе с моей бабушкой будем жить долго и счастливо?
— Я не могу решить, хотелось ли мне, чтобы ты рассказал обо всем раньше или же не рассказывал вообще, — услышала она свой голос.
— Я могу ответить на этот вопрос. — Он повел головой из стороны в сторону, словно разминая больную шею. — Лучше бы не стало.
— То есть, тебе нравится быть лжецом.
— Когда дело касается тебя, — Эссейл поднял на нее свои глаза лунного света, — я не лгу. Именно поэтому мы с тобой пришли к этой отчужденности. Нет, я хочу сказать, это скорее потому, что ты смотришь на меня, как на опасного незнакомца, а это хуже всех самых ужасных порождений моей паранойи.
— Не пытайся вызвать у меня чувство вины.
— Всего лишь констатация факта. И, кроме того, я ни в чем тебя не обвиняю. Я слишком хорошо тебя знаю…
— Ты совершенно меня не знаешь.
— В самом деле? Это не правильное утверждение. А правильное заключается в том, что ты хочешь, чтобы я тебя не знал.
Эссейл отвел взгляд и, похоже, он больше не задерживался на каком-то конкретном объекте.
— Мне хочется швырнуть в тебя что-нибудь, — выпалила Сола. — Я хочу проклинать тебя последними словами, избить тебя, и будь у меня пистолет, я бы тебя пристрелила.
— Я могу найти для тебя оружие, здесь полно пушек.
— Не смей издеваться надо мной.
— Даже не пытался. Поверь мне, смерть предпочтительнее того состояния, в котором я сейчас нахожусь.
Он потер ладони, и Сола не могла сказать, пытался ли он согреться от холода или же с нетерпением и радостью думал о могиле.
— Ты хоть представляешь, как это тяжело? — резко выпалила она, и в ее глазах появились слезы. — Снова это испытывать?
Эссейл поднял голову в тревоге, и она заговорила, прежде чем он успел что-то спросить.
— Мой отец… — Она нетерпеливо протерла щеки ладонями. — Когда я была ребенком, мой отец был всем для меня. Он был моим героем, моим защитником, был… моим миром. Он работал за пределами дома моей бабушки, где я жила, и я видела его не так часто, но когда он приходил к нам время от времени и приносил деньги на еду, одеяла и одежду, я его боготворила.
Вот дерьмо, подумала Сола, когда ее глаза отказались следовать программе и высохнуть.
— Мне было двенадцать лет, когда я узнала, чем он занимается… какова его работа, кем он был на самом деле. Он был вором. Он воровал у людей и для людей… и, хуже того, он был наркоманом. А дерьмо, которое он нам приносил? Он ничего из этого не покупал. Я узнала позже, что это всегда были раздаточные вещи, которые он брал в приютах или церквях. Он никогда не заботился о нас… просто создавал иллюзию заботы.
Теперь ее слезы лились ручьем, она даже перестала пытаться их вытирать.
— Когда его арестовали и посадили в тюрьму в первый раз, он отправил сообщение моей бабушке в деревню, в которой мы жили тогда. У него был запас денег, который он хранил в стенке нашей хибары, и она вытащила их и отдала мне. Она попросила меня отвезти деньги в тюрьму и подкупить чиновников, чтобы его выпустили.
Сола усмехнулась, а затем подошла к диспенсеру и вытащила несколько салфеток, чтобы вытереть лицо.
Почувствовала, что снова может продолжить, и обернулась.
— Мне было двенадцать, и я проехала двадцать пять миль самостоятельно, с таким количеством бабла, сколько не держала в руках ни разу в своей жизни. Моя бабушка регулярно голодала, чтобы убедиться, что у меня есть еда… и все это время в стенах того чертового дома были спрятаны деньги! И они были для него! — Она снова высморкалась. — Я поехала. Я отдала деньги. Мой отец вышел… и когда мы покидали тюрьму, я помню, как он остановился и посмотрел на меня.
Сола закрыла глаза.
— Я все еще вижу нас, ясно, как день, как мы стоим под палящим солнцем. Я думала, что он собирается упасть передо мной на колени и извиниться за то, каким он был. И я, глупая, была готова простить его. Была готова сказать ему: «Отец, я люблю тебя. Меня не волнует, кто ты. Ты мой папа».