Ремис поймал себя на том, что ищет в этом царстве монументальности, строгости и упорядоченности хоть какой-нибудь изъян. Датапад, брошенный не на месте, смятый листок флимсипласта, чашку с недопитым кафом… Да что угодно! И не находил. Даже пылинки не кружились на свету — их безжалостно уничтожала система воздухоочистки, работающая на полную мощность.
Ремис украдкой потер замерзшие пальцы. Здесь и холодно было, как в склепе. Или это его морозило от страха?
Неуверенно переминаясь с ноги на ногу, Ремис ждал, пока Танатон расположится в кресле с высокой спинкой, похожем на небольшой трон, и позволит ему подойти.
— Можешь говорить, юноша. Для начала представься.
— Меня зовут Ремис Трет, милорд. — Ремис на всякий случай поклонился, мысленно постучав себе по голове за то, что не догадался почитать что-нибудь по этикету. — Я послушник в группе надзирателя Аргейла. Ну, последние несколько дней. Раньше на Таларме жил, которую к Империи недавно присоединили.
Танатон смотрел на него с внимательным, но абсолютно нечитаемым выражением. Понять, что у него на уме, было не проще, чем вскрыть замок особняка на Самоцветном озере. Или подобрать следующие слова. За завтраком Ремис составил целую речь, которая, как ему тогда казалось, проломит любое недоверие своей дюрастиловой логичностью и убедительностью, но сейчас он всерьез в этом засомневался. Слишком придуманное походило на плаксивое: "Дяденька, спасите, меня обижают". Аж самому противно становилось.
Пораскинув мозгами, Ремис продолжил — торопливо, боясь растерять остатки смелости:
— Я хочу доложить, что наш надзиратель — преступник, милорд. И доказать это тоже могу.
— Сильное заявление от послушника, проведшего в Академии несколько дней.
Танатон прищурил глаза, живо напомнив особо крупного и очень ядовитого змея, и смелость Ремиса сделала ручкой. Замолкнув, он мертвой хваткой вцепился в датапад, будто бы тот мог защитить от гнева повелителя. В какой-то мере, так оно и было. Ремис ухватился за эту мысль, заставил себя вспомнить, что у него на планшете — ни много ни мало, убойный компромат, доказывающий, что Аргейл плевать хотел на Императора, Темный Совет и какое-то там будущее Империи, после почти тридцатилетней войны резко не досчитавшейся ситхов.
— Милорд, прошу вас, выслушайте меня. Я сейчас все объясню…
Танатон удостоил Ремиса едва заметным кивком, показывая, что готов слушать и пока не собирается (по крайней мере, Ремису хотелось в это верить) испепелять его за "сильные заявления" и неловкие паузы в самый неподходящий момент.
И Ремис принялся рассказывать — сбивчиво, перескакивая с первого на десятое, сжимаясь всем телом каждый раз, когда ему мерещилось недовольство на лице Танатона. А может, не мерещилось: Ремиса не покидало ощущение, будто он смотрит на стремительно приближающийся ураган и вместо того, чтобы удирать со всех ног, убеждает себя, что скоро распогодится. Наверное, если бы он хоть на секунду замолчал, то нипочем не сумел бы раскрыть рот снова — а потому говорил без остановок, почти перестав задумываться над тем, что несет и как это выглядит со стороны. Ремис рассказал и о несправедливо наказанной Милли, с которой все началось, и о скандале между Аргейлом и лордом Лексарном, после которого ребята окончательно попрощались со спокойной жизнью в Академии, и о задании в гробнице…
Здесь-то все и полетело в жопу.
— Что именно случилось с твоими соученицами?
Вопрос хлестнул кнутом. Ремис вздрогнул, чувствуя, как холод расползается по телу, добирается до сердца и крепко сжимает его в тисках.
Он мог повторить ту сказочку, что скормил Аргейлу… и разом похерить все, ради чего сюда пришел. И свою жизнь тоже. Таким людям не врут — если, конечно, не хочется самоубиться особо извращенным способом. Но сказать правду — тоже классный способ самоубийства. Причем с последствиями. Но из двух зол… Ремис осмелился чуть поднять взгляд, и тут же снова его отвел: смотреть прямо на Танатона было страшно до позорной дрожи в коленях. Нет, не прокатят с ним сказочки. И уклончивые ответы — тоже.