После таких вот самоистязаний к Алисе приходило чувство восстановленной справедливости. Правосудие над собою свершилось! Как всякий неподкупный, строгий судья, она сама себе выносила приговор, за которым следовало суровое наказание и отбывание тюремного заключения до неустановленного срока в темных казематах собственного разума… Осужденная. Наказанная. Непрощенная. Но в последний миг отпущенная из-под стражи под залог собственного одиночества…
И с той поры некогда чистая совесть Алисы покрылась бесформенными пятнами, как белый лист бумаги, запятнанный чернильными кляксами. И из сказочной доброй феи, из свободной щебечущей пташки она превратилась в безликую тень, что прячется за горизонтом…
***
Как песок сквозь пальцы, время понемногу просачивалось через ее сердце, оседая крошечными песчинками где-то на его дне, в сокровенном, потаенном месте. Алиса находилась в бесконечном потоке этого времени, проклиная свое бессмертие, эту безвольную свободу, на которую была обречена ее душа.
Но жизнь шла своим чередом. Тянулись нескончаемые вереницы дней, приходя на смену темной ночи, а Алиса продолжала красть чужие сны.
И когда миллионы человеческих жизней оказались затянутыми воронкой беспощадного времени, когда молодые лица людей с фарфоровой кожей превращались в стареющий хлам, Алиса по-прежнему оставалась цветущей и юной. Время ее не трогало. Она сама была Время.
Но однажды произошло событие, навсегда изменившее ход неумолимого времени.
Это случилось в один из тех долгих зимних морозных вечеров, когда звезды на небе настолько яркие, что, кажется, будто они освещают весь мир, и тьма вокруг расступается.
Когда снег под ногами хрустит так громко и отчетливо, что его слышно на другой стороне замерзшего поля, уснувшего под снежным одеялом.
Когда ледяной воздух проникает так глубоко в легкие, что начинает кристаллизироваться на их стенках, очищая тебя всего изнутри. И ты жадно дышишь этим морозным воздухом, набираешь полную грудь и на мгновенье становишься Богом…
И вот в один из таких вечеров Алиса вновь отправилась в мир человеческих сновидений. Ей предстоял долгий нелегкий путь. И когда она вновь оказалась под покровом земной ночи, незамеченная никем, она украдкой заглянула в подсознание одного маленького мальчика, приоткрыв темную завесу его сна…
Часть четвертая.
Оливеру было пять. Он остался сиротой после того, как страшный пожар в фамильном доме унес жизни его родителей. Мальчика удалось спасти – измазанного копотью, задыхающегося, его вынесли из-под горящих обломков и на карете скорой помощи отправили в госпиталь. Он выкарабкался. Отец с матерью на прощанье оставили своему сыну бесценный подарок- Оливер не только унаследовал их прекрасное здоровье, но и неумолимую тягу к жизни, неиссякаемую любовь к миру, который они сами так рано покинули…
Родственников у мальчика не было, поэтому местные органы опеки определили его в детский дом.
Это было «хорошее» учреждение, служившее пристанищем для детских душ, волею случая или судьбы оказавшихся без родителей.
***
Дорогой читатель! Позволь мне чуть подробнее остановиться на этом моменте нашего повествования.
Дело в том, что сиротский приют, в котором находился наш новый герой, был местом неоднозначным. Высокие кирпичные стены этого, на первый взгляд, благопристойного учреждения таили множество секретов, о которых его обитатели боялись упомянуть вслух.
Аккуратный фасад старинного здания из прошлого века скрывал за собою целую сеть вязкой липкой паутины, сотканной из детских страхов и кошмаров. Маленькие постояльцы сиротского дома с первых минут своего пребывания в нем сталкивались с необходимостью подчиняться внутреннему распорядку вещей. Этот свод неписанных правил и установок читался во взгляде пожилого охранника, уборщицы, дежурного по коридору, воспитателей и самих детей. Казалось, будто в воздухе пахло лишь подчинением, строгостью и фальшью, будто в нем немым восклицанием повисло слово «Надо!», или «Ты должен/должна!», «Так положено!» и т.д.…
Детям предписывался четкий распорядок дня, раз и навсегда установленный алгоритм действий, который превращал их жизнь в замкнутый круг. И этот порочный замкнутый круг, казалось, было невозможно разорвать…
Находясь в эпицентре этого круга, бок о бок со своими сверстниками, такими же неоперившимися птенцами в гнездах бетонных клеток, как и он сам, Оливер воспринимал происходящее вокруг с той полнотой и ясностью, на которую только способно было детское сердце. Бесприютным скулящим щенком оно жалось внутри его груди, содрогаясь от холода и страха… Но Оливер никогда не показывал этого, он никому не доверял своей слабости и хрупкости. Не позволял себя унижать не только другим сиротам, но и взрослым, отстаивая себя и храбро сражаясь в словесных баталиях, словно средневековый рыцарь в смертельном сражении.