– Признаюсь, не читал, – сказал Беспалый, усмехнувшись, добавил: – Чтобы потом не жалеть, в кого стрелять придется.
– Хм... Так, стало быть, ты – палач?
– Да.
– Ты меня как – сразу пришьешь или все-таки стульчик предложишь? – невесело съехидничал вор.
– Садись, – Беспалый показал на единственный стул, стоявший у стены.
– Ну, спасибо! Ты всегда был гостеприимным. – Шельма охотно опустился на привинченный стул. – Спрашиваешь, за что под вышку попал? У государства стибрил больше, чем нужно. А оно такие шалости не прощает.
– Это точно, – согласился Тимофей Егорович. – И что же именно?
Шельма невесело улыбнулся:
– Ювелирный магазин подломили. Трое нас было, да я один там свои пальчики умудрился оставить. Вот потому и взял все на себя. А двое подельничков в Москве гуляют. Сейчас, наверное, в «Метрополе» обедают.
– Понимаю...
– Когда же мы с тобой виделись в последний раз? Лет пятнадцать назад?
– Нет. Четырнадцать.
– Тогда ты был подполковником.
– Ошибаешься, Шельма, полковником.
– Ловко ты с нами тогда расправился. Никто не ожидал от тебя такой прыти. Из полутора тысяч воров только десятка два и осталось. А меня и Муллу ты тогда пожалел. Если бы не ты, не коптить бы мне небо еще четырнадцать годков. Спасибо говорить не стану, ты тогда свой должок мне возвращал. Не позабыл?
– Как же можно, Шельма? – искренне удивился Тимофей Беспалый. – Такое не забывается.
Он слегка выдвинул ящик стола и увидел заряженный «макаров». После чего так же незаметно задвинул ящик.
Афанасий три года отсидел вместо Беспалого, когда тот по неосторожности был уличен в карманной краже. В долю секунды Шельма незаметно выхватил у него из рук засвеченный кошелек и быстро сунул его себе в карман. Тогда только вмешательство подоспевшего наряда милиции спасло Шельму от расправы рассвирепевшей толпы.
– Так что ты будешь со мной делать, Тишка? – озабоченно спросил Шельма, вспомнив старую кличку Беспалого.
– А что мне с тобой делать, Афанасий? – пожал плечами Тимофей Егорович. – Тебе ведь помилование вышло. Заменили расстрел на четвертак. Вот тебе справка. – Он достал из ящика стола лист бумаги. – Считай, что с тобой получилась некоторая ошибочка. Можешь идти. Поздравляю тебя!
– Ты это серьезно? – не желал верить Шельма, поглядывая на документ. – Что там? Я же неграмотный. Читать так и не выучился.
– Серьезнее не бывает. – Беспалый поднялся и протянул Афанасию листок.
Шельма осторожно, словно боясь обжечься, взял бумагу.
– Так мне... идти?
– Иди!
– Спасибо тебе, Тишка. Вот уж не думал, что живым выберусь из этой богадельни. Прости, если что не так!
Шельма повернулся и вяло затопал к двери.
Тимофей Беспалый внимательно глядел в острый затылок Шельмы. Голова у вора была выбрита. Желтоватая кожа с многочисленными шрамами и царапинами очень напоминала ветхий пергамент, готовый расползтись при малейшем прикосновении. В основании черепа Беспалый рассмотрел небольшую шишку, из которой неряшливо, во все стороны, торчали редкие седые волосы.
Тимофей сунул руку в ящик стола, пальцы отыскали прохладную сталь. Еще несколько секунд он наблюдал за тем, как Шельма на одеревеневших ногах пробирается к приоткрытой двери, а потом, подавив в себе сожаление, Беспалый поднял пистолет и выстрелил.
Голова Шельмы брызнула кровью и множеством мелких осколков, и вор, раскинув руки, повалился на дверь, которая под тяжестью его сухонького тела распахнулась, словно хотела выпустить мертвого вора на волю.
Беспалый тяжело опустился на стул и, глядя на труп вора, налил себе полный стакан водки, а потом единым махом, как будто это была ключевая водица, вылил водку себе в утробу.
Как и в воровском мире, палачу, состоящему на государственной службе, не полагалось дополнительного вознаграждения. Умерщвление для него такая же обыкновенная работа, как и всякая другая. Вот только более нервная, что ли... А душу полагалось лечить хмельным зельем.
– Капитонов! – громко крикнул Беспалый. – Где ты там?! Черт тебя подери! Или, может быть, мне самому покойника тащить?
Вошел перепуганный старлей. За последний час полковник Беспалый сумел удивить его дважды. Значит, и у него нервы не железные, и все это чушь, что будто бы расстрел приговоренных для Беспалого такое же удовольствие, как для некоторых – игра на бильярде. Хуже всего было то, что в свой последний день полковник мог придержать документы Капитонова на очередное звание, и тогда прощай капитанские погоны! А значит, в ближайшее время постыдное увольнение из армии.
– Сейчас!.. Сидоров! – рявкнул Капитонов.
Напуганный гневом полковника, он готов был взвалить труп на собственные плечи и без всяких помощников закопать его на лагерном кладбище в тундре.
Рядовой Сидоров, потоптавшись немного у трупа, нагнулся и стал расстегивать на груди Шельмы рубашку.
– Отставить! – жестко приказал полковник Беспалый. – Похоронить его в одежде! – И, заметив недоуменные взгляды подчиненных, Тимофей Егорович добавил, размахивая пистолетом: – Вы что, плохо слышите? Так я сейчас вам уши-то прочищу!
Одежду казненных никогда не оставляли на территории лагеря. Это была давняя традиция, известная еще с екатерининских времен. Любой новобранец знал о том, что лагерная одежда приносит несчастье, а потому ее отсылали близким родственникам, которые тоже частенько относились к ней как к поганой – в глубочайшей тайне ее кипятили в семи водах, затем трижды промывали с песком и только потом хоронили за оградой кладбища, не забывая поставить над ней крепкий осиновый крест. Порой одежду казненного относили далеко в лес и, разорвав на куски, развешивали на деревьях, и тряпки затем служили птицам для постройки гнезд. Возможно, именно в птицах возрождалась душа казненного. Иногда одежду рвали на мелкие лоскуты, а потом конопатили ими избу. Считалось, что одежда казненного отпугивает от дома нечистую силу.
– Когда похоронить-то? – Капитонов недоуменно посмотрел на Беспалого. Да, полковник определенно был не в себе, надумал похоронить проклятие под стенами тюрьмы.
– Сейчас! Немедленно! – И, нахмурившись, он попытался объяснить: – Тебе легко было бы убить родного брата? Так он мне вроде брата был...
Казненных обычно хоронили в холщовых мешках, которые крепко сшивали суровыми нитками, будто опасались, что почивший узник способен вылезти через махонькое отверстие. С Шельмой все было иначе: начальник лагеря распорядился смастерить гроб, на дно которого уложили сосновые ветки. Домовину опустили на глинистое дно ямы. Потом полковнику Беспалому еще долго вспоминался холодный кладбищенский ветер.
...Тимофей Егорович, шагнув в знакомый кабинет, опасливо огляделся, словно ожидал увидеть на его стенах щербины от пуль и запекшуюся кровь, но новые цветастые обои спрятали от чужих взоров следы казней почти сорокалетней давности. Только тишина здесь осталась такой же гнетущей и глухой.
Александр уверенно сел за стол, и Беспалый-старший вдруг понял, что сын сидит за тем самым дубовым столом, который когда-то принадлежал ему. Тимофей Егорович не был суеверным человеком, но в этот момент его передернуло от ужаса.
– Ты знаешь, что было в этом кабинете? – тихо спросил Тимофей Егорович.
– Могу только догадываться. – Кривая улыбка тронула губы Беспалого-младшего, и Тимофей Егорович понял, что сын знает куда больше, чем хочет показать. Александр Беспалый обвел долгим взглядом помещение, словно пытался увидеть души казненных. – Если хочешь, мы можем найти другое место...
– Нет, – отрицательно покачал головой Тимофей Егорович. – Буду разговаривать с ним здесь.
– Хорошо. Сейчас приведут Муллу. Сколько же ты с ним не виделся?
– Вечность! – глухо выдохнул бывший кум.
С Заки Зайдуллой Тимофей впервые повстречался, когда им обоим было по тринадцать лет. Заки в то время верховодил группой подростков-беспризорников, которые крали все, что лежало без присмотра. Но особым спросом у них пользовался харч, а потому большую часть времени они проводили на рынках, где таскали с лотков продукты и доводили мастерство карманника до настоящего искусства.