А у каждого всегда дюжина гладеньких причин, почему он прав, что не жертвует собой.
Глава 1
Запросив пятерку строгого, прокурор, уже не молодой, чахоточного вида мужчина с впалой грудью, зашелся в глубоком кашле и тяжело опустился в побитое временем и прокурорскими брюками выцветшее кресло. Теперь все внимание заполненного до отказа зала было приковано к подсудимому. И когда тот, одетый в синюю джинсовую тройку, с внешностью героя из «Великолепной семерки», медленно поднялся со своей воспетой в стольких воровских песнях скамьи, на него уставились сотни любопытных глаз. Мужчины смотрели на него так, как смотрят на знаменитых актеров или спортсменов, а женщины видели в нем великолепный образец истинно мужской породы. Но уже в следующее мгновение по залу прокатился вздох разочарования. От пережитка буржуазного суда, именуемого последним словом, герой отказался.
Суд заседал не долго, и когда судья, миловидная женщина лет сорока в удивительно идущем ей зеленом шерстяном платье объявила приговор, по залу пронесся удивленный и одновременно одобрительный шумок.
Есть еще, оказывается, порох в пороховницах Министерства юстиции! И не отпускают суды крутых авторитетов, как кричат об этом на каждом шагу оперативники, а, наоборот, сажают их! Конечно, три года не Бог весть какой срок, но все же…
Ни один мускул не дрогнул на лице Вениамина Каткова, когда он выслушал приговор.
Да и что ему режим? Для таких, как он, давно не было уже никаких режимов. Вор в законе есть вор в законе, и на зону он пойдет паханом. И ждут его там не унижения и издевательства лагерных авторитетов и администрации, а всеобщее уважение, почти неограниченная власть над зеками и лояльность «хозяина», весьма довольного тем, что ему удалось заполучить «смотрящим» на свое хозяйство именно его, Вениамина Каткова, слывшего вот уже два десятка лет за «правильного» вора.
И тем не менее он был далеко не так спокоен, каким казался. Даже на таких условиях идти на зону ему совсем не хотелось. Да еще на пятом десятке, когда каждый прожитый год рассматривался уже в несколько ином свете, нежели в молодости…
Александр Баронин подошел к Каткову сразу же после вынесения приговора, и в ту же минуту со всех сторон послышались изумленные возгласы:
— Смотрите, Баронин!
— Тот самый?
— Ну да! Конечно он!
И все журналисты, как по команде, дружно наставили свои объективы на этого фотогеничного мужчину со светлыми редеющими волосами, зачесанными на косой пробор, и серо-голубыми глазами.
Потом их снимали двоих. И они, сильные и красивые, с минуту простояли друг против друга, словно специально задались целью попозировать снимавшим их людям. Хотя ни тот и ни другой даже не замечали их.
Обычно грубый конвой, хорошо понимая, с кем имеет дело, не торопил.
Наконец Катков протянул Баронину руку.
— Ну что, Саня, прощай! — улыбнулся он, и эта улыбка сказала Баронину куда больше, нежели целая произнесенная речь.
— До свиданья, Веня! — крепко пожал тот протянутую ему руку.
Как только Каткова увели, Баронин медленно направился к выходу, не обращая внимания на продолжавших суетиться вокруг него журналистов. Но когда один из них попытался было взять у Баронина интервью, тот с презрением взглянул на него и борзописец осекся на полуслове. Остальные даже не осмелились приблизиться. Ведь о нем, Александре Баронине, ползли по городу разные слухи. И, наверно, совсем не случайно пришел он прощаться с Ларсом, как кликали Каткова по ту сторону закона. И что бы там ни говорили, дыма без огня не бывает! А, помимо дыма, огонь обладал и еще одним неприятным свойством. Он обжигал…
Выйдя на улицу и пройдя несколько метров, Баронин остановился и оглянулся на серое, наводившее уныние и тоску здание суда и поморщился. Нет, не зря у Фемиды завязаны глаза! Да и весы были явно с рынка…
Стоял великолепный августовский день, и уже нежаркое солнце приятно грело лицо. Легкий ветерок ласково переносил повисшие в воздухе едва различимые на свету паутинки. Пахло молодым вином и яблоками.
Баронин вздохнул. Да, в такую погоду только в «Столыпине» и путешествовать! Он медленно подошел к машине и, не обращая внимания на осмелевших журналистов, продолжавших снимать его, уехал…
Этим же вечером Александр Баронин сидел перед открытым окном у себя на даче и задумчиво смотрел в сад.
Ночь стояла лунная и тихая. И только порой тишину нарушал крик какой-то ночной птицы, словно предупреждавшей одиноких путников о грозящих им в ночном лесу опасностях.