И чего только не вытворяла эта сладкая парочка на его большом и мускулистом теле! Девушки медленно, чуть ли не в такт музыке, прорабатывали его мышцы и суставы практически всем, чем их только наградила природа! И опять же мягко и ненавязчиво. Правда, довольно скоро Баронин не мог оставаться совсем уж безучастным к этим играм, и тонко чувствовавшие ситуацию девушки сразу же занялись его «мальчиком». Только в отличие от малайзиек, так поразивших Антона Павловича, они брали его не только в руки…
А потом… началось великое пиршество плоти, и снова Баронин не смог не оценить их великолепного, даже отточенного мастерства. Со своими «нефритовыми гротами», а именно так на языке величайших мастеров любви — даосов называлось лоно, они творили буквально чудеса, сжимая и расслабляя их так, что уже очень скоро сам Баронин стал слегка постанывать, чего с ним еще не случалось в жизни! Особенно если учесть то, что вторая девушка отнюдь не бездействовала в это время, а продолжала ласкать спину и ягодицы Баронина. А когда уже по-настоящему распалившийся Баронин вступил в яростный финал-апофеоз, то и здесь его ждало море удовольствий.
Потом его снова вымыли и сделали массаж. Только на этот раз успокаивающий. И когда он, чувствуя во всем теле несказанную легкость и никогда еще не испытанную им раньше сладостную истому, блаженно развалился на кровати, одна из девушек все с той же детской улыбкой на лице, но тем не менее совершенно серьезно поинтересовалась, не желает ли господин повторить все с начала? Как ни хорошо было Баронину, но он отказался, а потом и вовсе отпустил чудесниц, заявив, что спать предпочитает один…
Он проснулся в четыре часа и чувствовал себя заново родившимся. Вот так и надо жить! А они? Пятая пятилетка, седьмая, встречный план, пятилетке качества — рабочую гарантию! От этих диких слов он даже зябко передернул плечами, настолько нелепыми они ему сейчас, из его далека, показались.
Быстро окунувшись в бассейн, он вытерся и оделся. Красавин уже ждал его внизу. Завидев спускавшегося с лестницы Баронина, он улыбнулся:
— Ну как, Саня?
Баронин только поднял большой палец правой руки.
— Прекрасно! — Красавин взглянул на часы. — У нас есть еще тридцать пять минут! Позавтракаем?
— Ты знаешь, — покачал головой Баронин, — что-то неохота! Если только кофейку!
Красавин щелкнул пальцами, и в салоне тут же появился распорядитель. А еще через пять минут на столе стоял кофейник и кувшинчик с молоком.
Покидая гостеприимный салон, Баронин столкнулся со своими вчерашними дамами. И те, завидев его, выразили такой бурный восторг, словно встретили давно похороненного ими родственника. Баронин ласково потрепал девушек по щекам.
Неожиданно он вспомнил свою работу и усмехнулся. Боже, как он был сейчас далек от всей этой казенщины и суеты! А ведь не случись с ним того, что случилось, он и сейчас сидел бы в своем прокуренном кабинете и ловил тех, кого ему милостиво разрешили ловить! Нет, что там говорить, сто раз права старинная русская пословица, гласившая, что нет худа без добра!
Самым нежнейшим образом простившись с девушками, которые, узнав, что этот большой и красивый мужчина уезжает в Бангкок и никогда сюда больше не вернется, на какое-то мгновение даже перестали улыбаться, что, видимо, служило у них высшей степенью грусти. Но потом все с тем же серебряным смехом проводили его и Красавина на остановку. А еще через десять минут автобус уже мчал их по блестевшему, словно змеиная кожа, шоссе в Бангкок. Баронин с интересом смотрел и на безмятежно разлившийся до самого горизонта океан, и на поросшие зелеными джунглями горы, и на просторные рисовые поля, на которых копошились крестьяне. На душе у него было легко и свободно…
Была в административном корпусе той самой зоны, где томился Катков, небольшая потайная комнатушка, о которой, кроме «кума» и время от времени навещавших его там многочисленных «племянников», никто даже и не догадывался. И об этой самой комнатушке «племянники» никогда не говорили даже между собой. По той простой причине, что не знали друг друга в лицо, а упоминать о ней всуе как-то опасались, поскольку очень даже просто можно было нарваться на нож. Комнатка эта была на редкость уютной. И маленький диванчик, и этажерочка с «Панасоником», и два удобных мягких кресла около журнального столика, на котором стояла массивная хрустальная пепельница, — все располагало здесь к задушевным, прямо-таки домашним беседам. Попадал стукачок в эту волшебную шкатулочку, садился в мягкое покойное кресло и, закуривая под чашечку кофе «Мальборо», окончательно раскисал своей и без того не твердой душонкой. И сидел в этом кресле уже не какой-нибудь там Резаный или Мослак, а уважаемый Илья Ильич или Василий Васильевич, попыхивавший вкусной сигареткой и прихлебывавший душистый кофеек. Да и обращался он не к осточертевшему за несколько лет «гражданину начальнику», а к Семену Николаевичу, как звали «кума». И неслось тогда из этого мягкого кресла и то, что надо, и то, что совсем не надо. Что там говорить, обстановка разлагала…