- Возьми газету, дед, - протянул он назад "Спорт-экспресс".
Я уже прочел...
- Как это? - опешил дед. - Так не положено!
- Я же не помял ее!
- Так не делается... Деньги все-таки...
- Ладно. Дай мне взамен твою самую дешевую... Как ее?
- "Сегодня".
- Давай-давай! И разницу в цене мне давай. Не жлобись.
Дед вытащил дрожащими пальцами из кармана пачку мятых и грязных стольников и двухсоток, отсчитал самые мятые и грязные и даже не заметил, как Дегтярь выхватил их.
- Прогоришь ты со своим бизнесом! - напророчил сыщик деду. - Жлобы в бизнесе погибают...
Дед еле сдержался, чтобы не плюнуть. Его обирали налоговые инспектора, милиционеры метрополитена и муниципальные, обирали бандиты и урки, но покупатели не обирали никогда.
А Дегтярь тут же забывший про деда с бескровным лицом, на ходу прочел полосу "Происшествия". Она была совершенно стандартной для нашего времени. Убийство банкира на лестничной площадке его дома, захват крупной партии наркотиков в трейлере из Средней Азии, бунт в какой-то колонии, взрыв и пожар на нефтеперегонной станции в районе Урала. Эта полоса показалась бы самой обычной и год, и два года назад. Страницы "Происшествий" во всех газетах за последние шесть-семь лет - близнецы-братья. В сегодняшней необычным было лишь одно: заметка о разборке с перестрелкой в провинциальном Горняцке. Столичные газеты редко уделяли внимание криминалу в глубинке.
Заметка называлась излишне длинно: "Группировка Степана поквиталась с группировкой Грибатова за старые обыды". В ней сообщалось, что местный завод со смешанным, в том числе, иностранным, капиталом "Резиновые гвозди" получил крупный заказ на изготовление сверхпрочных презервативов черного цвета для Африки. Узнавшие об этом бандиты обложили завод данью, но не поделили ее между собой. В результате оба главаря в перестрелке погибли, а местная милиция пытается разыскать генерального директора завода. Это тем более необходимо, что тысячи уже завербованных сотрудников предприятия пришли к местному дому культуры с банками, наполненными странной вонючей смесью и требуют возврата своих денег".
- Каких денег? - не сдержал вопроса самому себе Дегтярь.
Он впервые читал про то, что рабочие для того, чтобы быть принятыми на работу, должны оставлять залог. Потом он, правда, вспомнил, что где-то годик назад в Питере какие-то жулики набирали как бы на работу на рыболовецкие суда Норвегии, брали деньги якобы на оплату визы, а в один чудный дождливый день исчезли вместе со своими деньгами.
- Резиновые гвозди! - еще раз хмыкнул Дегтярь и на минуту остановился.
Он попытался представить, похож ли черный презерватив на гвоздь. Вышло с натяжкой. Больше подошло бы сравнение с почерневшим на морозе бананом.
- Придурки! - сунул газету в урну сыщик и, вскинув голову, сосчитал на доме четыре этажи сверху.
В нужном окне чернели стекла. Ни малейшего намека на шторы не было. В окне левее, принадлежавшем кухне, царила такая же чернота.
"Как в Голландии", - сравнил Дегтярь. Когда еще в милицейских чинах в конце перестройки он по чистой случайности попал с делегацией МВД в Голландию, его больше всего поразило не обилие велосипедов, не музей секса и не магазины, а отсутствие штор на окнах жилых домов. Улыбнувшийся парень-гид объяснил, что так было заведено со времен испанского владычества, чтобы полиция с улицы могла разглядеть через окна нет ли где заговорщиков. Испанцы ушли, традиция осталась.
"Как поймаю, скажу этой Насте, что она в душе - голландка",
ухмыльнулся Дегтярь, но потом вспомнил, что квартира - не ее, что
сняла она ее без мебели и штор, и в том, что она ничего не
изменила, он с тревогой ощутил временность ее пребывания здесь.
Соседка по площадке, ветхая старушенция из двухкомнатной
квартиры, долго выслушивала через цепочку объяснения сыщика, долго ничего не могла понять и встрепенулась только после того, как перед ее глазами появилась красная "корочка" сотрудника МВД. Удостоверения агентов частного сыска на наших граждан, воспитанных Сталиным, действовали примерно так же, как демонстрация пробитого автобусного билета. "Корочки" МВД и ФСК что-то еще пробуждали в подкорке мозга. Если не страх, то благоговение.
На виду у Дегтяря ровесница века изучила через мощную лупу его фотографию на удостоверении, роспись, печать, зачем-то понюхала красную обложечку и все-таки сдалась. Защелка под ее дрожащими пальчиками выскользнула из паза, и Дегтярь ощутил облегчение.
- Проходите, товарищ майор милиции, - пригласила она его под ширканье тапочек.
Сыщик проплелся за бабулькой на кухню, с интересом изучил сползшие со стен обои, сервант эпохи всеобщей коллективизации и индустриализации с сервизом этой же эпохи и фарфоровыми слониками, тупо бредущими по пыльной поверхности серванта.
- Вы одна живете? - считая слоников, спросил он.
- А что? - едко ответила она вопросом и с медлительностью падающего перышка опустилась на стульчик.
- Живете вдвоем с сестрой? Верно? - сосчитал слоников Дегтярь.
Их было четырнадцать. По законам ушедшешго времени их полагалось иметь семь на брата. Для удачи. Вторая семерка не могла быть мужской. Для семьи тоже полагалось иметь ровно семь слоников.
- Жили, - погрустнев, ответила старушенция. - Четырнадцать месяцев и три дня тому назад она померла.
- Вы так точно помните?
- Я веду дневник. С семи лет. С тысяча девятьсот семнадцатого года. С третьего февраля по старому стилю.
- Так вы, наверно, и Ленина видели?
- Не видела. И не желаю сейчас.
Дегтярь спрятал удостоверение в карман рубашки. Пауза неплохо оборвала тему. Такие музейные экспонаты, как старушенция, обычно с первых минут начинали рассказ о героическом прошлом. Дегтяря интересовало настоящее.
- Скажите, что вы знаете о вашей юной соседке? - с ходу
атаковал сыщик.
- Из однокомнатной?
- Из однокомнатной.
- Это шлюшковатая такая?
Дегтярь поневоле промолчал. Одного и того же человека разные люди воспринимают по-разному. Шлюшковатость как термин не проскользнул ни у одного из опрошенных им сотрудника магазина.
- А с чего вы взяли, что она, извиняюсь, такая?
- Мое поколение не обманешь! - погрозила Дегтярю пальчиком старушенция. - Ко мне молодой человек три года к проходной фабрики ходил. И я ему отказала. А у этой то один хахарь, то другой. Как с мусорным ведром на площадку вечером выйду, а от нее уже кто-нибудь уходит. И все время разные...
Сыщик вспомнил линзу над своей фотографией в удостоверении и бабке не поверил.
- Вы с нею общались? Разговаривали о чем-нибудь?
- Только раз. Мы ругались!
- Правда?
- Она музыку на всю громкость включала. В три часа ночи. У меня
в дневнике все записано. И что она говорила. И что - я...
- То есть она вышла на звонок в три часа ночи?
- А чего ей бояться! У нее очередной хахарь за спиной висел. Рожа, извините меня, как у Квазимодо!
- У кого?
- Вы Гюго читали? - сделала такое лицо старушенция, будто ей только что сказали, что майор милиции не знает букв.
- Что она вам ответила?
- Девица эта?.. Я могу по дневнику зачитать...
- Ну, давайте...
Дневникам сыщик не верил точно так же, как и газетам. Дневник - это не документ. Это субъективное восприятие мира. К тому же Дегтярь совсем не понимал людей, ежедневно ведущих дневник в течение многих лет подряд. У бабули таких лет набиралось не менее восьмидесяти. Применительно к себе Дегтярь бы воспринял такую обязанность, как наказание.