Очередной мешок зацепился за провод, торчащий у двери фургона, с писком разорвался и вывалил на ноги Бенедиктинова какие-то новые бумажки. Они были крупнее мавродиков, но деньги все равно не напоминали.
- Что это? - с последней надеждой в голосе спросил Топор.
Ножом Прокудин вспорол заклейку, и вид Московского Белого дома в игривой овальной рамочке окончательно вывел его из себя.
- Это - ваучер!.. Приватизационный чек!
- А его нельзя продать?
- Это такое же дерьмо, как мавродики... Только... только это чу... чу... чубайсик...
Упав на колени и совсем не ощутив боли в правой ноге, он закрыл ладонями лицо и с минуту не двигался. Замер на корточках и в опустевшем фургоне Топор. Молчала и упрямо не отнимающая от губ пальчики Жанетка.
Дождь перешел в ливень. Частые крупные струи секли по деревьям, по земле, по глупым смешным бумажкам, по людям, пытающимся что-то понять в своей странной, почти мертвецкой окаменелости.
- Госпо-оди! За что-о?! - первым нарушил молчание Жора Прокудин.
Вскинув руки к небу, он вроде бы пытался дотянуться или до чего-нибудь осязаемого, важного, до того единственного, что могло утешить его сейчас. Пальцы хватали прозрачный, совсем непрочный воздух и опоры не находили. Холодный злой дождь сек по лицу, по груди, по тянущимся ввысь рукам. По деревьям он не бил с такой яростью.
- За-а что-о-о?! - волчьим воем взвыл Жора Прокудин и на секунду ослеп от вспышки молнии.
- За все-о-о, - простонал в ответ лес. Или небо. Или дождь. Или Гром.
- Отда-ай мои де-еньги! - потребовал у голоса Жора Прокудин.
- Еньги... еньги, - перекривил лес. Или небо. Или дождь. Или гром.
Нет, грома как раз и не было. Он отдыхал перед очередным всплеском молнии. Гром - существо подчиненное. Раньше молнии ему вылазить не резон.
- Отда-а-ай! - глотая холодные капли дождя, заорал Жора.
Он ожидал попугайского ответа "Ай-ай". На самом деле то невидимое, с чем или с кем он разговаривал, ответило:
- Бери. Ты взял, что хотел.
- Я не это хотел! - замотал он мокрыми перепутавшимися волосами. - Это не деньги! Это бесполезные цветные бумажки! Это фуфло!
- Когда-то и они имели цену. И немалую...
- Мне плевать на то, что было. Ты подай мне сейчас! И только деньги! Настоящие деньги, а не это барахло!
- Зря ты так... Когда-то советский червонец ого-го сколько весил! На десять рублей можно было купить много-много мяса или еще больше хлеба, или три бутылки водки...
- Вре-о-ошь! - швырнул Жора Прокудин комок из грязи и мавродиков в противное говорливое существо. - Три флакона водяры не дали бы! Даже тогда, когда она, говорят, была по три шестьдесят две! Не дали бы! Понял, коз-злина!
- Водка была и по два шестьдесят. При той же купюре. А вуот пойди
сейчас с нею в магазин, дадут бете хоть щепотку соли за нее? А?
Дадут?
- Нет, - обмер Жора. - Не дадут...
- Вот видишь. Прийдет время - и за нынешние деньги ты ничего не купишь. И поймешь их истинную цену. Ты понял? Ни-че-го...
Под издевательское "го" сверкнула молния, и Жанетка испуганно закричала:
- Тодик, тащи его в кабину! Он сошел с ума! У него крыша поехала! Он бредит! Он с кем-то говорит!
Слова рвали ее нежное горло, лезвиями резали изнутри. Ей было до озноба страшно.
Ливень пошел стеной. Он будто бы хотел отгородить Жору Прокудина от остальных, отгородить от мира. Либо он намеревался его убить, либо сохранить.
- Ну почему ты стоишь, Толичек?! - взмолилась Жанетка.
От ее прически не осталось и следа. Фонтан волос опал и растекся
по щекам и шее. Слезы в ее серых глазищах казались каплями дождя.
- Забери его в кабину! Забери! Ты же видишь - он молится! Он
целует землю!
Топор никого и ничего не слышал. Даже раскатов грома. Он слепо смотрел из пустого вонючего фургона на красивые бумажки, медленно смешиваемые дождем с землей, медленно им хоронимые, и самого себя ощущал такой же пустой, зарываемой в землю бумажкой. Цены у этой бумажки не было. Ноль. Просто ноль.
- Вот это обули так обули, - тихо произнес Топор и закрыл глаза.
Он подумал, что в эту минуту из них четверых самый счастливый Бенедиктинов.
Глава пятьдесят седьмая
КИНОФЕСТИВАЛЬ НА ДОМУ
Коснувшись двери кончиком носа, Дегтярь долгим, до звона, до пустоты в голове, вздохом принюхался к ней. Дверь пахла трухой, пылью и чем-то еще очень похожим на мочу.
- Ты? - спросил он ее.
- Я...Я, - нетерпеливо ответила дверь пацанячьим голоском.
Он уже не раз слышал его, и пальцы без страха повернули фиксатор замка. С лестничной площадки в нос ударил запах подгоревшего лука. Он был настолько домашним, безобидным, что Дегтярь успокоился еще сильнее.
- Заходи. Быстро, - за плечо втащил он в прихожую прыщавого паренька и захлопнул дверь.
Горький запах лука остался. И почему-то подумалось, что он мог замаскировать собою что-то угрожающее, хотя Дегтярь и не знал, как на этот раз будет пахнуть опасность. Последним, что запомнилось. Была гарь горящей машины или, если уж точнее, покрышек машины. Едкая, мутящая голову как плохое вино.
- Иди за мной на кухню, - приказал сыщик и первым двинулся в указанном направлении.
Паренек с опущенным правым плечом поплелся за ним. Он очень боялся ударить картонную коробку о стену. И все-таки ударил. Когда ненароком бросил взгляд в комнату и увидел в углу на куче тряпья свернувшегося калачиком худющего парня. Синие трусы на нем выглядели шароварами.
- Чего встал?! - одернул парнишку Дегтярь. - Забыл чего?
- Нет-нет... Я все взял... Как просили...
- Просят на паперти. А я приказываю!
Быстрым трусливым взглядом парнишка мелькнул по строгому
бородатому лицу и решил, что теперь уж точно уволится из сыскного
бюро. Платили все равно меньше, чем обещали, так еще и кассеты для
съемки приходилось покупать за свои. Хвалить почти и не хвалили, а
работа если и нравилась сначала своей таинственностью, со временем все больше казалась бульварной журналистикой, и он подумывал о том, чтобы перейти видеооператором на какую-нибудь телевизионную студию. Снять на видео голую звезду эстрады в ванной он бы теперь смог, даже через сливное отверстие этой же ванны. За подобные кадры ему отвалили бы побольше, чем за съемку никому неизвестных людей.
Под мысли о будущей сладкой профессии папарацци парнишка распаковал коробку, вынул из нее видеокамеру с четырнадцатидюймовым экраном, с задержкой поставил ее на липкий, воняющий мусоропроводом кухонный стол и с еще большей брезгливостью воткнул штепсель в такую же липкую розетку. Предварительно вынув из левого отверстия сигаретный окурок.
- Обе пленки взял? - осмотрев двор, спросил Дегтярь.
- Как проси... Как приказывали...
- Хвоста не было?
- Я на метро.
- Ну и что!
- Нет... Кажется, не было...
- Ты в сыскной конторе работаешь. Расслабляться нельзя. Сидишь в метро, делаешь вид, что дремлешь, а сам сквозь веки по вагону секи...
- Как это?
Замерла в воздухе кассета "SONI". Удерживающие ее тоненькие пальчики подергивались, будто и не кассету несли к щели видеодвойки, а силикатный кирпич.
- Со временем поймешь, - менторски произнес Дегтярь. - Ты учти, уже одно то, что ты периодически входишь в дверь нашей сыскной конторы, для кого-то уже стало интересным. Думаешь, мало желающих сжечь те пленки, что ты нам таскаешь?
Вместо страха парнишка ощутил стыд. Тяга к журналистике стала еще сильнее. Там, конечно, тоже все было построено на сиксотстве, но на сиксотстве явном, открытом, а их тайное, зловещее выглядело чем-то еще более страшным и безнравственным.
- Это - о чем? - спросил Дегтярь.
Щелястый рот видеодвойки проглотил черный брикет, и парнишка нехотя ответил:
- Объект - жена коммерсанта Рыкова.
Отступив в дальний от экрана угол кухни, Дегтярь прислонился спиной к стене и снова понюхал воздух. Вони чадящих покрышек в нем, конечно же, не было, но он ее все-таки уловил. То ли в памяти он еще остался, то ли вид Лялечки, разгуливающей по гостиной с наушниками плейера на голове, подействовал именно так.