Ангелина Прудникова
Воровские истории города С
Волк — всего лишь волк. Одинокий
Слыхано ли, чтобы брат пошел с ножом на сестру? Видано ли, чтобы мать вздохнула с облегчением, отправив сына за решетку? И слыхано, и видано…
В кого Валерка уродился таким? Ну уж, во всяком случае, не в сестрицу, Светку: та белая, пышная, как плюшка, налицо красавица; а он худосочный, чернявый, нос длинный, под глазами круги — ну антипод человеческий, да и только. А вот батенька, точно, своей дурной крови ему не пожалел. Как он, бывало, гонял мать: то с цепью, то с топором за ней бегал, — такой же, видать, и Валерка вырос. Помнит то, как мать их, детей, из окошка дома выбрасывала, чтобы, не дай Бог, на них гнев отца в виде побоев не излился; а потом уже себя помнит: как с ребятами печника с дояркой чуть до смерти не избили, когда еще пионерами были, — уже тогда давала себя знать дурная кровь. Отец самолично лепту в воспитание вносил: все попытки сына помочь матери по хозяйству пресекал. «Не твое это дело — бабское. Стиркой занялся! А они на что? Ты хозяином должен быть!» Хозяин утверждался кулаками, Валерка это прочно усвоил. Потом, в юности, драки не раз случались, но все как-то с рук сходило, ни разу до суда дело не дошло.
После армии женился; жену взял тоже Светку, хоть на сестрицу она мало была похожа. Родились сын и дочь. Но еще раньше стал Валерий кулаки в ход пускать: совсем дикий стал, заводился с полоборота; уж и мужики его, драчуна, колотили — два раза сотрясение мозга получал; один раз сам нож выхватил, да на каратиста нарвался, не повезло. Зато жене, чуть что не по нему, — в морду кулаком, а то и сапогом. У жены на подбородке, шее, груди шрамы не заживали. Но — спустила ему один раз, другой, а потом стала «мальчиком для битья». Да и попробовала бы иначе: с Валеркой не зашуткуешь, тотчас нож достанет, раскроет, а большего и не надо. «Я — диктатор, — любил родственникам пояснять, — и все, всегда будет по-моему».
До каких-то пор так оно и было: ходил на работу, получку домой таскал, был как все. У сестры муж внезапно умер, она с детьми к матери уехала, в деревне стала жить, а Валерий со своим семейством материнскую городскую квартиру обживал. Через пару лет хуже стало с работой в городе: работа вроде есть, а зарплаты никто не платит. Обидно Валерию. Он уволился. А куда с его профессией вентиляционщика еще пойдешь? Все теплые места в городе давно заняты. Пришлось любую работу искать. Поиски затянулись: то ему что-то не подходило, то он не подходил. Пить стал безбожно, а по пьянке просто бешеным становился и все, естественно, на жене вымещал, на Светке. Та отвечала той же монетой: пила, хамила, держала что-то на уме.
А тут и сестрица из деревни припожаловала, мать, с ее больными ногами, тоже оттуда привезла — не оставлять же ее одну. К тому времени отношения с женой у Валерия совсем разладились, она на развод подала, как и мать Валерки когда-то. Потом оказалось — другого нашла. Валерий от ревности чуть не убил ее тогда! Так и в дневнике своем записал, что чуть не убил, да слава Богу — тот отвел его руку.
Мать по приезде стала с одиноким, одичавшим дитятей жить: все безработному подмога, да и грусть-тоску как-никак скрашивала. Зато сама стала объектом частых нападок сына, которому уже и слова нельзя было сказать. Она ему: «Валерочка!» А он ей: «Заткнись, стерва, убью!» Причитаний и сюсюканий матери он не любил, они всегда казались ему насквозь фальшивыми. А когда однажды заметил в глазах матери неподдельный страх, — понял, что он, действительно, хозяин, даже над ней. Зверь.
Сестра тем временем свое дело развернула, челночить начала и неплохой заработок стала иметь. Она, баба, устроилась кое-как, а он, мужик, никак пристанища найти не мог: уж очень быстро все его раздражать начинало. Никто его больше за хозяина, кроме матери, признавать не хотел. Зато из нее он деньги вышибал частенько, что и стал вконец считать своим основным заработком: попробуй-ка из скупой старухи пенсию вытрясти! Сколько нервов на это затратить надо, сколько усилий! Чем не работа?
Один раз стал Валерий требовать у нее на бутылку, она — ни в какую. Валерий: «Гони деньги, а то вены себе вскрою!» Когда уже над ванной с ножом встал, тогда лишь старуха смилостивилась, в сберкассу дунула. Спросил потом: «Ну неужели, мать, из-за этого каждый раз вены резать?» Молчит, только скулит. А вот к чужим людям не мог Валерий с ножом к горлу пристать и денег от них потребовать, и украсть не мог — патологическая честность не давала.
Дочь и сын его, которые с женой после развода остались (он их содержать не мог: безработным был), жить с матерью не захотели: она замуж вышла, ей стало не до них. К отцу вернулись: вроде с ним ладили. Думали, обогреет отцовской заботой… Где там. Валерий еще сам не вырос. Пришлось ему самолично детей в интернат пристраивать: кормить-то не на что, ходить за ними — кому?