Его неторопливые равнодушные шаги глушила ковровая дорожка, но Феоктистов и так знал, что тот переходит от одной картины к другой и в данную минуту остановился перед полотном Якоба Йорданса «Обнаженная Сусанна». Несмотря на довольно простой замысел: стоя перед зеркалом, девушка расчесывает длинные золотистые волосы, не замечая алчного взгляда старца, наблюдающего за ней из-за занавески, такая картина кого угодно могла ввести в искушение.
– Я вам хорошо заплачу, только не трогайте полотна.
В следующую секунду край мешка приподнялся, и Потап Викторович увидел прямо перед собой крепкую волосатую руку с какой-то пахучей тряпкой. Он попробовал отвернуться, но неизвестный, рассекая костяшками пальцев губы, втолкнул тряпку глубоко в рот, закрепил ее на затылке скотчем и удовлетворенно проговорил:
– Вот теперь полный порядок.
Феоктистов слышал, как грабители по-хозяйски расхаживали по квартире и высказывали одобрение по поводу развешанных картин. Судя по голосам, их было трое.
Неожиданно в дверь негромко постучали.
– Это он! Но на всякий случай спроси… – раздался голос хрипатого.
– Кто там? – поинтересовался звонкоголосый.
Из-за двери бодро прозвучал приглушенный голос:
– Свои. Открывай!
Дверь открылась, в комнату вошел четвертый. Шаг у него был легкий, быстрый.
– Удачно все прошло? – сочным баритоном спросил он.
– Все как по маслу!
– Он живой?
– Живой. А как на улице?
– Там тоже все в порядке. Действуем так… Возьмем вот это. Потом это…
– Понял, – охотно отозвался хрипатый. – Здесь все это есть, мы уже посмотрели. – Феоктистов услышал характерный шорох фотографий.
– Быстро все собираем и уходим, – сказал четвертый. По голосу с командными интонациями, по неторопливому шагу чувствовалось, что в преступной команде он был главным.
– Сколько здесь добра! На миллионы, – восторженно протянул хрипатый.
– Думай о том, сколько за это «бабла» можно слупить.
– Вот и я о том же… Вот ведь как бобру не повезло, всю жизнь собирал, а «бабло» другие срубят.
Налетчики стучали рамами картин, громко распахивали витрины со старинным оружием, открывали шкафы с фаянсовым фарфором, складывали раритеты в сумки.
– Смотри, какая вещь! Сунь в пододеяльник, чтобы не помять…
Потап Викторович понимал, что грабители пришли в квартиру не вслепую, действовали со знанием дела, забирая из его коллекции наиболее значимые предметы и картины.
– Никак Тициан! – донесся высокий голос из дальнего конца коридора. – Такое только в музее можно увидеть.
– Ты специалист, что ли?
– Так написано же, что Тициан!
В соседней комнате раздался звук разбитого стекла, затем недовольный голос четвертого:
– Такую вещь расколотил, растяпа! Она тысяч за сто могла уйти.
– Да тут этого добра не пересчитать!
– С каких это пор ты стал ста тысячами баксов разбрасываться?!
Внутри Феоктистова болезненно сжалось: в соседней комнате стояли вазы с изображением зверей и драконов из династии Мин. Даже по самым скромным подсчетам каждая из них стоит не менее трехсот тысяч долларов. А та, что с драконом, так и вовсе тянет на полмиллиона! Вот окаянная судьба: пережить десятки войн, наблюдать падение целых династий, просуществовать сотни лет, чтобы, оказавшись в руках грабителя, быть разбитой.
– Даже не знаю, как и произошло, – повинился звонкоголосый, – сама как-то из рук выскользнула. Дракона начал рассматривать, повернул, а она и выскользнула.
Феоктистов болезненно застонал. Сволочи, что же они делают! Стиснув зубы, он попытался растянуть путы, но они крепко держали запястья.
– Смотри, как зашевелился, – прозвучал густой баритон. – Успокой его, чтобы не дергался, а то работать не даст.
– Это мигом, – отреагировал хрипатый.
Неподалеку шаркнул стул. Потап Викторович услышал приближающиеся шаги. Тяжелые. Опасные. А уже в следующую секунду ощутил сильнейший удар по голове. Сознание померкло…
Очнулся он оттого, что громко хлопнула входная дверь. Затем раздался звук удаляющегося лифта, а потом на него бетонной плитой навалилась тишина, казавшаяся настолько тяжелой, что не хватало сил ни крикнуть, ни пошевелиться. Единственное, что он мог себе позволить, – это продрать глаза, и первое, что увидел, – красный цвет, заливший мешковину. Потребовалось некоторое время, чтобы осознать – это его кровь. Кожу на лице неприятно стягивало. Веревка крепко въелась в кожу, принося страдание. Казалось, миновала вечность, прежде чем удалось ослабить на запястьях путы и вытащить руки. Развязав голени, он стянул с головы мешок, протопал к старинному трюмо, стоявшему в прихожей, и увидел свое отражение в зеркале – на него смотрел немолодой измученный человек с разбитым лицом, постаревший за последние несколько часов на десяток лет.