В том подвале побывали дочери других родителей. И если мне удастся обезвредить Хабу и его шайку (разве остановлю я его кулаком?), этот подвал так и останется западней для легкомысленных молоденьких дурех. Нет, надо было подавить личные чувства, как бы они ни рвали душу, и строить план дальнейших действий совсем с других позиций.
Я уже примерно знал, в каком профтехучилище учится Хаба. Знал, сколько ему лет — 17. Это означало, что искать его надо среди третьекурсников. Вероятнее всего, кличка была производной от фамилии. То есть найти его не составляло труда.
8 ноября я свозил Таню в травмопункт. Следы побоев были засвидетельствованы и могли теперь служить уликой. Потом Инне позвонил Чек и начал осторожно выяснять обстановку. Мы просчитали вероятность такого хода, и Инна сказала, как мы условились, что на этот раз Хаба и его шайка не на тех напали. Никто их не боится. И они за все ответят.
Чек сказал, что надо поговорить. Но он не предполагал, что вместо девчонок ему прядется говорить со мной. Ну а уж я постарался вытянуть из него достаточно дополнительных сведений и записал разговор на диктофон. Чек очень внятно просил меня не сажать его друга Хабу. Сам факт этой просьбы был теперь второй уликой.
А на другой день Хаба приехал вместе с Чеком и просил извинить его, словно он нечаянно наступил дочери на ногу в вагоне метро.
— От меня уже ничего не зависит, — сказала Таня.
Прямо угрожать он уже не смел. И потому пытался оказать давление намеками, многозначительным тоном.
Известно, какова цена извинениям, принесенным только ради того, чтобы не получить срок. Но мне лично они пригодились. Они навели на мысль, как устроить Хабе ловушку.
Я сел и написал в двух экземплярах письменное извинение за нанесение побоев и покушение на изнасилование. Теперь оставалось выбрать ситуацию, при которой Хаба подписал бы это извинение в присутствии минимум двух свидетелей.
Особо раздумывать не пришлось. Ни улица, ни квартира Хабы, ни инспекция по делам несовершеннолетних 39-го отделения милиции не годились. Самым подходящим местом был кабинет директора профтехучилища.
Я попросил пригласить в кабинет замдиректора по воспитательной работе, мастера группы, где учатся Хаба и его друг Чек. Сказал, что все мои объяснения они получат потом, а пока попросил вызвать Хабу и включил диктофон на запись.
Когда Хаба вошел, я протянул ему текст его письменного извинения и предложил подписать.
Это была тяжелая минута. Теперь я мог разглядеть того, кто едва не надругался над моей дочерью. Конечно, это был не тот Хаба, что тогда, вечером 7 ноября. От того Хабы было только одно — грязные и, наверное, липкие руки с грязными ногтями. Куда девался тон, которым он командовал: «Считаю до трех», когда бил кулаком и ногой, заставляя девчонку умирать от страха.
Жаль, что в эту минуту рядом не было Тани. Может быть, ей стало бы чуть легче вспоминать о пережитом, если бы она увидела, как физиономию Хабы сводила судорога, как сглатывал он слюну, как стискивал пальцами ручку, как дрожал его голос, когда он спросил: «Где подписать?». Впрочем, она могла услышать его тяжелое дыхание и этот вопрос, если бы захотела прослушать пленку. Не захотела.
Это была тяжелая минута для насильника. Представляю, как лихорадочно шевелил он извилинами. Подписывать? Не подписывать? Но он правильно все понял. Лучше подписать, другого выхода нет. Иначе — возбуждение уголовного дела, суд, срок.
Он подписал оба экземпляра своего «извинения».
А примерно через два часа я уже знал, в каких школах учатся Бычок и Голова. Стал известен и адрес подвала: дом номер 3 по улице Металлургов».
Но вернемся в Икшанскую колонию, к другому насильнику, по фамилии Трушин.
Из пяти лет, назначенных судом, Трушин отбыл три года семь месяцев. Это примерно 1 300 дней. Если каждый день хоть самую малость думать о том, что произошло, то можно (либо самостоятельно, либо под влиянием воспитателей, они ведь за это деньги получают) накопить немало мыслей, переживаний, выводов.
Два вывода Трушин мне назвал. У него была подружка. Они были близки. Но он с ней поссорился за неделю до случившегося… Если говорить мужским языком, сильно голодным он не был. Но в его возрасте человек всегда голодный. Особенно, если выпьет… Ну и, конечно, эта пьянка. На следствии он «со скрипом» припоминал, что делал и что говорил. «В пьяном виде человек агрессивен, туп, жесток, — возразил я. — А ты подавлял волю девчонки очень осмысленно, давил на психику». «Я только сказал, что надо поторопиться, потому что сейчас могут прийти много ребят», — заученно процедил Трушин, словно перед ним был следователь, которого нужно поводить за нос.