Итак, он был навеселе. Ему очень хотелось. Ему, а не девчонке, которая видела его не больше часа. И вот он решил ее поторопить, чтобы она поскорее доставила ему удовольствие. Он, можно сказать, выручил ее, «спас» от тех пятнадцати, которые, как можно догадаться, существовали только воображаемо, для того, чтобы нагнать страху. Но девчонка, которую всю колотило («Ну что ты дрожишь?» — весело спрашивал ее Трушин), знала, что это может быть не пустая угроза. Что нужно как-то спасать свою честь. Спасаться от группового изнасилования. И она спаслась. В приговоре указано, что ее девственность не была нарушена. Но какой ценой? Хотя бы это понял Трушин? Нет, об этом он за 1 300 дней ни разу даже не подумал. И никто не подсказал ему подумать.
У меня вообще сложилось мнение, что три с лишним года он занимался только тем, что искал себе оправдания. «Это ненормальные люди!» — говорил он о тех сидящих вместе с ним импотентах, которые насиловали малолетних девочек, лишая их девственности… пальцами. «А шестнадцатилетних насилуют нормальные?» Трушин хмыкнул. «А совершеннолетних, выходит, можно?» «А кто виноват? — неожиданно бросил он мне в лицо. — Ваше поколение виновато! Вот вы лично что сделали, чтобы этого не было?»
Итак, оказывается, всему виной подружка, пьянка и старшее поколение. Свою личную вину я отрицать не стал. Спросил только, что такое, по мнению Трушина, душа. «Хотите, чтобы я о возвышенных материях заговорил? — ухмыльнулся Трушин. «Ну, все-таки?» — настаивал я. «Душа — это часть тела», — отвечал Трушин.
Он не только не чувствовал своей вины. Не переживал раскаяния, жалости к жертве. Он не мог ничего подобного чувствовать. Хотя запальчиво заявлял, что и у него, и у тех четырех сотен парней, что сидели вместе с ним, с душой все в порядке, имеется.
У многих из них я заметил одинаковую татуировку (в виде перстня) на среднем пальце руки. «Это означает погубленную молодость», — объяснил Трушин.
На другой день я наблюдал трогательную сцену. Не дожидаясь выхода на свободу, родители приехали к Трушину на свидание. Кормили фруктами, конфетами, шоколадом. Счастливо смеялись. Мама смотрела на сына влажными глазами и поглаживала его по голове.
В комнате свиданий было немало других насильников. Каждый третий в этой колонии (и не только в этой) осуждены по 117-й статье. И всех их мамочки кормили сладким, гладили, целовали. Ну как при таком отношении можно жалеть жертву больше, чем себя?
— Почему администрация считает, что ты искупил свою вину? — спросил я прямо.
— Нормально работаю. Нормально учусь. Отрица-ловку не поддерживаю, — объяснил Трушин. Глаза его смеялись.
Чего только не делают на Западе, чтобы заставить преступника думать над совершенным. Насильникам устраивают даже встречи с их жертвами. У нас же… «Тебе хоть кто-нибудь посоветовал написать письмо той девчонке, попросить у нее прощения?» «С нами вообще не говорят о том, что мы совершили», — ответил Трушин.
В эту минуту я подумал о том, какими тонкими знатоками человеческой психологии были священнослужители, придумавшие религиозные нравственные проповеди. За прошедшие десятилетия отстранения церкви от воспитания людей ничего равного по силе воздействия так и не придумано.
Я попросил администрацию свозить группу освобождающихся в церковь. Батюшка говорил доходчиво, красиво и взволнованно. Он напомнил о том, что в каждом из нас живет бес, которому нельзя давать воли. Парни слушали с самыми серьезными лицами. Офицер-воспитатель, улыбаясь в усы, вышел из храма, закурил хорошую сигарету и смачно сплюнул.
Антипова живет неподалеку от Трушина. Отец у нее — участковый инспектор. «А что, если он еще до конца не остыл?» — спросил я Трушина. «Мести я не боюсь». «Ну, а если бы такие, как ты, знали наперед, что будут отвечать не только перед законом, но и перед отцами, старшими братьями?» — «Думаю, что кое-кого это останавливало бы», — мысленно примерив на себя, сказал Трушин.
Как только учащаются те или иные виды преступлений, раздаются призывы ужесточить наказания. Но это дает, как правило, лишь временный эффект. Возмездие, связанное с увеличением срока лишения свободы, мало кого пугает. Намного сильнее сдерживают бесов народные обычаи.
Грузин может изнасиловать грузинку. Но в большинстве случаев он расплачивается потом не только перед правосудием, Родственники жертвы заставляют насильника платить по отдельному, куда более страшному счету. Возьмите статистику в тех республиках и регионах, где действуют подобные обычаи, и вы убедитесь, что число сексуальных посягательств представителей коренной нации на своих девушек и женщин гораздо ниже, чем у нас, славян.