Кто не мог постоять за себя, тому виновный платил 12 гривен. Если не платил, шел с молотка весь его скарб вплоть до носильного белья, лишь бы обиженный был удовлетворен.
Потерпевшему дозволялись действия, опасные для жизни нападавших, совершенные «в раздражении оскорбленной чести».
Личная обида, то есть вред физический, рассматривалась законом преимущественно с точки зрения ущерба материального. Чем менее способным к труду оказывался потерпевший, тем больше была сумма штрафа. На преступления смотрели преимущественно как на хозяйственный вред.
Еще распространенней, чем хулиганство, были семейные драки. Из-за «живота», то есть из-за имущества. Или из-за «задницы», то есть из-за наследства. Ну и, конечно, из-за обыкновенной неуживчивости. Но ни «Русская правда», ни церковный устав не предусматривали кару за побои, наносимые мужской стороной. Исключением были драчливые сыновья. Но и с ними пытались справиться своеобразно. Митрополиты всячески пропагандировали ранние браки. В расчете: чем раньше женятся, тем быстрее перебесятся. Женихи бывали младше пятнадцати лет, а невесты — младше одиннадцати. Это было также противоблуд-ным средством.
Княжеская власть чаще всего признавала виновной в семейных конфликтах женщину. Муж не нес за избиение жены никакого наказания, но расплачивался перед церковной властью, назначавшей до шести лет принудительного поста. Голодом исправляли драчливых мужей. Ну, а жена, побившая мужа, платила митрополиту 3 гривны. Как за кражу княжеского коня!
Церковь всячески оберегала семью от развала. Если же семья все же распадалась, муж и жена платили митрополиту 12 гривен. Церковь умудрялась обирать даже невенчанных, неподконтрольных ее уставу. Те платили 6 гривен. Это было что-то вроде мести за «тайнопоимание» — свадьбу без участия попа. «Женитьба» без венчания считалась «нечиста».
Самое суровое наказание назначалось тем, кто «умчит» (похитит) или «понасилит девку». «За боярскую дочь взыскивали целых 5 гривен золота, да епископу 5 гривен. За девку из меньших бояр брали одну гривну (и епископу гривна). А если из «добрых людей» — свободных простолюдинов, то 5 гривен серебра.
Такая шкала объяснялась просто. Церковь боролась с открытым двоеженством и даже четвероженством, распространенным главным образом среди князей и бояр. Им и без того хватало для утех женского тела.
Однако мы забыли о воровстве. «Кто сядет на чужого коня без спросу, три гривны за это», — написал в «Русской правде» Ярослав.
Щадили только конокрадов. И то не без дальнего прицела. Конокрадов выдавали потерпевшим за щедрую премию. Конь в те времена был примерно таким же предметом роскоши, как сегодня «мерседес».
«Кого застанут ночью у клети или на каком воровстве, могут убить, как собаку», — разрешал Ярослав. Тут даже церковники не выступали против.
Штраф за воровство в случае несостоятельности вора заменился впоследствии повешением.
Только разбойник наказывался не штрафом, а «потоком и разграблением», конфискацией всего имущества преступника и продажей его самого в рабство за границу со всей семьей.
Вспомним и самое распространенное в древности преступление, напоминающее сегодняшний рэкет. Слез и жертв от него было — море. И на нравы народа оно наложило, без сомнения, самый большой отпечаток. Я имею в виду выколачивание дани одним славянским племенем из другого.
Точнее, народ тут был ни при чем, занималась этим дружина. Несколько десятков (сотен) добрых молодцев, воспитанных в том духе, будто добывание средств к существованию собственным трудом — удел раба и смерда. Едва ли они не понимали, что вытворяют. Иначе не назвалось бы обложение данью примучиванием.
Отбирали меха, мед, воск, зимние запасы еды. (Не потому ли славяне не держали в доме ничего ценного: данники могли нагрянуть в любое время). Отбирали жен и детей, братьев и сестер. Разве это не примучи-вание?
Дань не имела установленного размера. И бралась на глаз — сколько хватит у дружины рук и сил увезти с собой. Одно племя или род мог платить дань сразу нескольким дружинам других племен и родов. Даже чужеземные мучители татаро-монголы знали меру и меньше примучивали, чем свои. Алчность властной верхушки и в те времена не знала границ.
Но не знало границ и терпение народа. В летописях приводится только один случай отпора обобранных до нитки данников, когда древляне разорвали деревьями на две части князя Игоря.
Примучивание было неподсудным занятием. Не осуждается и народной памятью.
Историки считают, что в IX–X веках судебного поединка между обвинением и защитой наши предки еще не знали. Стороны препирались, князь слушал. И выносил в качестве судьи свой приговор. Если стороны были равно недовольны его решением, князь не настаивал. Не мог отказать себе в удовольствии понаблюдать поединок. Чей меч был острее, чья рука сильнее, тот и оказывался правым.