Но письма ему показалось мало. Чтобы развеять последние сомнения в своей добропорядочности, Кардано наспех закончил труд "Правила арифметики" и послал Тарталье первый, еще не переплетенный экземпляр книги. В этом экземпляре формула нигде не фигурировала. Разумеется, после такого поступка партнера Тарталья уступил его домогательствам и полностью раскрыл карты.
Как же развивался сценарий дальше? Так, как и задумал его Кардано. Через несколько месяцев он изменил данному Тарталье слову и приступил к написанию нового солидного сочинения "Великое искусство, или О правилах алгебры". Причем одну из его глав целиком посвятил исследованию теорем, открытых Тартальей. Работал без перерывов, на износ, прекрасно понимая, что набрел буквально на "золотую жилу" в разрешении "закрытых" алгебраических проблем.
Выжав все, что можно из формулы Тартальи, а заодно и выдоив до конца своего ученика Феррари, Кардано в итоге проник в область уравнений n-й степени и установил еще ряд интересных математических закономерностей. Остаться незамеченными они, конечно, не могли. Таким образом, Кардано постепенно превращался в живой памятник самому себе.
Возможно, это мошенничество никогда бы и не раскрылось, но по прихоти судьбы вышедшая в свет в 1645 году книга Кардано прямиком угодила в руки жертвы. Раздавленный подлым обманом Тарталья в ярости разорвал ее на куски. Что же делать? Письма! Следует опубликовать письма этого наглеца! Только с их помощью Тарталья сможет развенчать миф об открытии Кардано и отстоять свой приоритет.
Но где обнародовать их личную переписку? Да вот же перед ним лежит готовая работа "Вопросы и различные изобретения". Там она будет как раз к месту. Так Тарталья и поступил. Только опубликованные им доказательства передачи Кардано черновиков с формулой научная общественность обошла молчанием. Не отреагировал на выпад и сам Кардано. Расчет его был психолога-чески точен. Отказавшись от полемики, он вызвал к себе только сострадание. А правдолюбец Тарталья угодил в число грязных клеветников.
Началась беспощадная травля. Оставаясь в тени, Кардано бросил против несчастного Тартальи (помимо заикания тот страдал еще и хромотой) свою тяжелую артиллерию — Феррари, который не уставал осыпать подло обворованного ученого убойным градом лжеобвинений, подметных писем и уничижительных оскорблений. Дело дошло даже до уличной драки. Спровоцировавший ее Феррари лишился в потасовке всех пальцев правой руки. Но и это трагическое обстоятельство Кардано обернул себе на пользу. Элитная часть Милана стала сочувствовать "страдальцам" вдвойне.
И вот суд… Последняя возможность восстановить справедливость. Но кому она нужна? Горе-оратора слушают вполуха. Королева наук — математика, на локоть которой безуспешно пытается опереться безродный хромоножка, только наводит на всех скуку. Красота точных формул и алгебраических правил, как тот и предполагал, оказывается недоступной ни царственной чете, ни напыженным вельможам. Дамы откровенно зевают. Толпа охотнее воспринимает красноречивого Феррари, чем его косноязычного соперника.
Тот же, чувствуя явное превосходство в речевом искусстве и спекулируя обезображенной рукой, намеренно уводит судей от существа проблемы. Они увязают в частностях, все больше удаляясь от предмета разговора. Поддается на каждую искусно подсунутую приманку и близкий к истерике Тарталья. Вступая в очередной виток единоборства, он неизбежно проигрывает как расчетливому напору Феррари, так и сонному духу толпы.
Под занавес этого заранее отрежессированного спектакля Феррари вытягивает из колоды последний козырь. В игру вступают подкупленные интриганами люди, которые согласно сценарию начинают открыто выражать недовольство затянувшимся процессом. Они топочут, улюлюкают и освистывают Тарталью, буквально затыкая ему рот. Самые веские доводы остаются невысказанными. Инициативу окончательно перехватывает представитель ответчика. И чем больше он говорит, тем больше чаша весов служителей Фемиды склоняется в пользу того, кто на этот суд не явился.
Совершенно напрасно называет Тарталья имена мыслителей, которых Кардано не постеснялся обобрать наряду с ним. Зря зачитывает выдержки из сочинений Платона, Аристотеля, Полибия, Горация, Плиния, Вергилия, Гиппократа, Авиценны, Галена, Плотина, Кокрада, Геснера… Все это вызывает только новую волну озлобления. Из уважения к авторитетам ее подавляют. Но когда доходит дело до никому неизвестных голландца Гемма Фрезии, француза Гильомо Рондле, немцев Михаэля Штифеля и Христофора Клавия, за счет которых, по утверждению Тартальи, прохвост Кардано также сумел сколотить изрядный интеллектуальный капитал, терпение судей истощается.
Согласно их решению Тарталья проигрывает поединок и с позором покидает помост. Рассчитывать на реванш нечего. На новое судилище просто никто не придет. Что же делать? Единственная возможность продолжить дуэль — это подготовить новую статью. Как свидетельствуют записи ученого, именно такой шаг он и собирался предпринять.
"Для меня стало ясно, что мое намерение убедительно говорить перед толпой неосуществимо, — признавался он в своем дневнике, — итак, как я начал опасаться худшего, то на следующий день, не сказав никому ни слова, уехал по другой дороге в Брешию. Однако, все то, что мне не позволено было досказать, я надеялся сделать известным посредством печати".
Но надежде не было дано сбыться. Из-за навалившихся на него следом неприятностей и неутихающей атаки близкого окружения Кардано Тарталья слег и не защитил свои законные права на сделанное открытие.
Выступление на церковной площади в Милане стало для него последним. Он умер безвестным, покинув мир одиноким стариком, о котором и всплакнуть-то по-настоящему было некому. Разве что на глазах всевидящей Девы Марии сверкнула напоследок искренняя слеза сострадания…
Чем же завершилась судьба Кардано? Прежде утверждавший, что для славы нужно, чтобы "сохранился какой-нибудь выдающийся и знаменитый памятник совершенного деяния" и оставивший после себя не один такой памятник, он под конец жизни все-таки пришел к покаянию. Пережив и утрату несметного состояния, и казнь любимого сына, Кардано сделал следующую запись: "Склонный по характеру не только ко всякому злу, но и ко всяческим порокам за исключением честолюбия, я лучше всякого другого осознаю собственное несовершенство". Однако признаться в том, что был честолюбив, этот тщеславный человек не смог даже самому себе.
Недавно появились некоторые сенсационные подробности и в отношении Николло Тартальи. Оказывается, потерпев от Кардано, он тоже решился на подлог: в 1851 году опубликовал под своим именем перевод одного из знаменитых трудов Архимеда "О плавающих телах". Но сам знаменитым так и не стал. И это лишний раз доказывает, что если ум человеческий имеет свои пределы, то человеческая глупость поистине беспредельна.
Фиеста изобретателя Винсенто Атанасова
Сводным братом Николло Тартальи по судебным и человеческим мытарствам вполне можно считать американца болгарского происхождения Джона Винсенто Атанасова, хотя он и родился четырьмя веками позже. Как и Тарталья, Атанасов слыл неудачником в научных кругах. В нем видели только чудаковатого профессора физики, ни с того, ни с сего, претендующего на открытие мирового масштаба. Когда он называл себя создателем первой ЭВМ, коллеги попросту над ним потешались и советовали привести голову в порядок. Возможно, он так бы и продолжал жить с клеймом маразматика и юродивого, если бы судьба однажды не поманила его пальчиком в здание суда, где он должен был выступить в качестве обычного свидетеля.
Тогда в 1967 году, когда в России отзвенели последние капли хрущевской оттепели, а над Соединенными Штатами Америки отзвучало эхо вьетнамской войны, крупно поссорились между собой две солидные корпорации, специализирующиеся на выпуске электронно-вычислительных машин. Та, что приобрела патент на их производство, решила потребовать от другой через окружной суд выплаты процентов от доходов с реализации ЭВМ, которые конкурирующая фирма выпускала самовольно, нарушая предоставленные ей разработчиком эксклюзивные права.
Казалось бы, ситуация ясна. Но заподозренная в деловой нечестности корпорация ответила на поданный иск встречным. Она утверждала, что мошеннически приобретен как раз сам патент, не могущий служить основанием для судебного прецедента, поскольку автором данной конструкции, скорей всего, является совершенно другое лицо.