Уже заблестели слюдовые оконца ближних хат. Милава прикинула, что через десятка три-четыре шагов она сумеет защитить оставшиеся дворы от черной силы хоть на какое-то время. Где-то в памяти шевельнулось напутствие мамки, но ворожея, вздохнув, точно в предвкушении неизбежного, его отогнала. Все ж таки, лишними заговоры не станут, оберегут селян, ежели чего.
Милава уловила какой-то шелест и глянула влево. Там шевелился и слегка поблескивал в бледноватом свете луны огромный клубок. Ворожея пригляделась. Змеи! Гады вились, тиснулись друг к другу. Неужто и змеиный царь своих подданных на любовь благословил? По ноге что-то скользнуло — Милава опустила голову, терпеливо дожидаясь, когда змейка покинет лапоть, а затем возобновила путь. Но и через десять, и через тридцать шагов она не раз углядывала в траве толстую серебристую веревку, неслышно ползущую к клубку.
Черная Кукоба хоть и дала слово этой ночью не вредить селянам, однако и Милаве подсоблять не собиралась: словно повинуясь чьему-то дурному науськиванию, в земле шевельнулась коряга и ловко юркнула под каверзни. Ворожея слишком поздно почуяла неладное — подвернула ногу и осела. Из глаз помимо воли брызнули слезы.
Да что ж такое!
Милава терла щиколотку и шептала, но боль не проходила. Наоборот, становилось только хуже. Ногу раздувало слишком быстро. В последней надежде она достала заветный горшочек, но тот оказался почти пуст. Как девица ни терла по его стенкам и дну, мази, чтоб вылечить больную ногу, не хватило — лишь припухлость сошла.
Но так просто ворожея сдаваться не привыкла. И пусть сталкиваться с черными наговорами ей прежде не доводилось, все ж таки каждое дело она привыкла доводить до конца. Вот и теперича не отступится! Как бы тяжко ни было, а оставшиеся хижины она все равно заговорит!
И никакая ведьмарка ей в том не помеха! Такие помыслы даже боль заслонили. Стиснув зубы, Милава встала и поковыляла к деревне.
Оставаться неприметной оказалось сложно — нога уже не просто болела, а горела, точно объятая пламенем. Когда впереди замаячил оставшийся незаговоренным двор, двор старосты, ворожея призвала на подмогу последние силы. Сильно хромая, она приблизилась к хате, то и дело ожидая, что вот-вот из-за добротной двери покажется Услада и погонит ее прочь. Но то ли дочь Череды уже крепко спала, то ли все ж таки присоединилась к селянам — дубовую охранительницу так никто и не потревожил. Затворив обережную черту, Милава решила снова податься в лес. Боль возвратилась и усилилась, стремясь выкинуть из реальности, заливала очи багрянцем…
Ворожея заковыляла к лесу, но уже через мгновение поняла — ей не осилить тех крох пути, что оставались до первых деревьев. С трудом, не позволяя сознанию упокоиться в благодатном забытьи, огляделась. Подле стояла чья-то покосившаяся изба, а чуток поодаль — такой же хилый хлев. Забор — та его часть, что смогла разглядеть в потемках Милава, — и вовсе напоминал челюсти старца: то здесь, то там гниловатая жердь, а то и вовсе щербина. Обычно такие дворы имеют не самые добрые хозяева либо те, кому дурманные напитки куда слаще кваса да хлеба.
Как можно меньше опираясь на больную ногу, ворожея запрыгала к хлеву. Дай Даждьбог, хозяева до утра ее не приметят. А там, малость передохнув, она сама уйдет. Сил хватило лишь на то, чтобы добраться до несвежего сена и там потерять сознание.
Купальская ночь самая загадочная, самая желанная. Она дарует страждущим силы да здоровье, помогает сыскать да проверить на прочность любовь и даже заглянуть в грядущее. И даже на исходе преподносит сюрпризы — уговорится с днем и подарит дивное зрелище. Потому каждый и жаждет узреть зарю. Ведь только в это утро солнце играет так, как никогда больше в году!
Молодые селяне, утомившись от ночных гуляний и забав, уже устроились на берегу реки, ожидая восхода на воде. В преддверии невероятного зрелища красавица-молодица затянула песню, которую тут же подхватили все: