— Ну-ну, будет тебе. Не расстраивайся: всему свой черед. Старики должны помирать, дорогу молодым уступать — такова природа. Да ты б отвлеклась. С девицами нашими погадала б — Купалье как-никак. Авось папарать-цвет сыщешь, тогда и все старые беды тебя покинут, а новые стороной обходить станут.
— Ладно, дядька Череда, пойду я.
— Ты, если что, не стесняйся — проси подмоги.
— Благодарствую.
Ворожея решила не возвращаться к бабке до самого утра — убедить ведьмарку не удастся, надобно к богам обратиться, попросить, чтобы те оградили деревню от напасти. Она углубилась в лес. Удрученная невеселыми думами, Милава сыскала древнее капище. Могучие идолы высились над лесом и обещали даровать свою опеку тому, кто, следуя традициям, уважит богов подношением.
Милава выудила из мешка медный кинжал и уложила на валуны, распалила костер, бросила в него щедрую жменю ритуального порошка и, запев негромкую молитву, принялась танцевать. Она кружилась и притопывала так, как делала ее мать, а до того сотни предков. Дым очищал сердце и душу, вытесняя все ненужное, все пустое. И лишь когда в разуме осталась только одна, самая важная мысль, острое лезвие рассекло ладонь. Сложенная лодочкой кисть наполнилась до краев — и девица выплеснула набежавшую руду на жертвенный камень. Гортанным воем заполнился лес на множество саженей вокруг, костер разбух подобно гигантской розе. Боги приняли подношение.
— Гляди, гляди, что вытворяет! Видать, самая что ни на есть ведьмарка, — прошептала темноволосая девица с огромными оттопыренными ушами.
— Ишь, как скачет. Да и где это видано — с пустыми руками к богам идти? — едва слышно возмутилась ее подружка, с волосами, точно злато, и длинным носом-морковиной.
— Точно ведьмарка! Гляди, гляди, у нее там, кажись, нож лежит.
— Да, он самый! — Нос-морковина на миг высунулся и снова схоронился за валуном.
— Ведьмарки, если хотят чего от богов получить, свою кровь на камни проливают!
— Гляди, ладонь порезала! Пойдем отсюда, покуда она нас не приметила. Не то какой пакости нашлет — и до хат не поспеем добраться.
— Пойдем, — согласилась темноволосая краса. — Надобно все старосте рассказать!
— Лучше кажному, кого встретим!
— И то верно!
Девицы выскользнули из укрытия и, пригнувшись, поспешили к деревне.
Милава оторвала лоскут от нижней юбки и перевязала ноющую ладонь. Боги согласились помочь. Дышать стало легче. Медный кинжал еще не поспел лечь на дно мешка, а ворожея уже принялась за новое дело — надобно было сыскать кой-каких травок-стражей, сварить зелье да окропить каждую хату в деревне. Тогда наверняка бабкины черные силы до людей не доползут.
Добре, что нынче Купалье — вся молодежь по лесам да рекам разбредется. Кому ж не захочется папарать-цвет сыскать да в грядущее хоть одним глазком заглянуть? Вот и добре. А Милаве тем часом никто не помешает исполнить охранительный ритуал.
Солнце было на полпути в Навье, когда она отщипнула последнюю травинку. Лес наполнился дивными и необычными звуками, что не принадлежали ни зверю, ни птице. Шаловливый ветерок мазнул нос дурманными ароматами, а слух — эхом голосов. Никак простоволосые девицы затянули песни, выплетая короны из цветов. Скоро-скоро разгорится яркое очистительное пламя. Скоро-скоро понесет волна венки к берегам суженых. Скоро-скоро сахарные уста оросят горячие поцелуи, а спелые грудки стиснут молодецкие ладони. А ворожея тем часом сможет подступиться к каждому подворью.
Милава неслышно брела к деревне, обходила ели, огибала болотца…
Откуда-то донесся жуткий вой, сменившийся не менее жуткими короткими рыками. Волк в капкан угодил? Милава поспешила на звуки. Рычание становилось все громче. Она развела в стороны густые ветки — последнюю преграду — и обомлела. На земле валялся старый кузнец и бился в агонии. Его тело скручивало, суставы выворачивало. Мужик то стонал по-человечьи, то выл да рычал по-звериному. Его руки и лицо обрастали рыжей шерстью. Нос, рот, подбородок вытягивались. Волколак! Милава подалась назад и притаилась в кустах. Неужто темный? Тут бы с бабкой-ведьмаркой сдюжить, так еще и этот нечистик. Ну да ничего, боги подсобят. Ворожея присела, черпнула землицы и стала втирать в кожу, чтоб человечий запах отбить. Ведь всем ведомо, что нюх у волколака поострей волчьего будет, а к нему ведь разум человечий прилагается. Затем, ступая как можно тише, поспешила к деревне, не дожидаясь полного обращения кузнеца.
Ночь подкрадывалась к деревне со всех сторон. И хотя макушки сосен покуда купались в уходящем багрянце, стволы уже тонули в сумеречной слепоте. Село опустело. Хаты сомкнули веки-ставни. Тишину не разбивал даже псовий лай. Видать, весь люд подался Купалье праздновать. Вот и добре. Вот и ладно. Милава развернула крынку с пахучим варевом и принялась окроплять им ближние к лесу подворья: