- Что? - С нетерпением спросила Колдунья.
- Лазутчики донесли, что в Белограде сын его наместником сел. И что правит твердой рукой, только вот...
- Что? - Вновь вопрос, и в тонком голосе сквозит нетерпение.
- Элбарс, первый сын Хана, всегда был верен ему, готовый отдать саму жизнь по первому слову отца. А нынче вот... ощеривается пиками да стрелами в сторону Степи, да город укрепляет. И говорят, быть войне.
Госпожа отвернулась. Она ждала этого, потому как Лесные Земли, если верно поглядеть, не так уж и велики для нее. И, стало быть, выпив здесь остатки силы, она захочет еще. А Степь близко. Многим ближе Соляных Копей, в который правит сумасшедший Велерад.
- Иди, - обернулась она. - И да, приноси вести с Белограда как можно чаще.
Гонец поклонился, а Чародейка подошла к высокому ложу. Нынче оно было пусто - супруг ее, все чаще забывавшийся во снах, оставался в своей опочивальне. И, значит, ее ничто не побеспокоит...
На мягкое покрывало легла соломенная кукла, одетая в кусок холстины дивной, кожаной. В Лесных Землях такую не носили, а вот в Степи... да, она досталась Колдунье от степняка. Как и клок волос смоляных, что сплетался с соломинами.
В углу горницы зажегся пучок травы колдовской, медуничной, что в крови девичьей вымачивалась. И по палатам пополз сладкий запах, к которому Чародейка так пристрастилась. Она вообще любила сладкое, потому как от самой жизни сладости уже не чувствовала, только от силы. Да еще травы...
Кругом соломенной фигуры легли знаки древние. И кукла стала вытягиваться, наливаясь прозрачным очертанием того, кого Колдунья видела лишь однажды.
Руна Сна - и тот, чей силуэт сейчас затихает на ложе, смеживает усталые веки. А перед глазами - дурман, подаренный руной Забвенья.
Знак Обмана, чтоб провести виденье в разум. И вторая, чернокнижная, - чтоб усилить влияние, впечатать в память. А ведь тяжко быть там, где тебя нет. Разрывать пространство раз за разом. Переступать сквозь версты, оставаясь в покоях...
И, стало быть, нужно запечатать видение, на что уйдет несколько капель крови. Их Чародейке не жалко, потому как вот она, огненноволосая дева, уже лежит подле степного воина, что наместником в палатах Белограда сидит.
Гладит теплую грудь его, пропуская меж пальцев волос темный. Ласкается.
И шепот ее звучит у самых губ медных. А за шепотом - забытье воина с раскосыми глазами. И вот он уже не помнит, чей сын и чей нареченный. Старые обеты стираются из памяти услужливым ароматом медуницы.
Только набатом - слова Колдуньи.
***
Ярослава огляделась.
Кругом нее было темно. Почти. И только в дальнем углу покоев мерцал огонек. Искрился, озаряя коловрат сухих досок пола яркой искрой. И тут же затихал, словно боясь в полную силу войти.
Знахарка пригляделась. Слабый. Слишком блеклый, чтобы озарить даже такую горницу.
Яра двинула рукой - и, как ни странно, ничего не ощутила. Ни боли, ни тяжести. Будто бы и не рвали ее запястья острыми зубами, да силу из нутра не тянули. А ведь она помнила и море бушующее, и зов голосов. Крики душ неприкаянных...
Только тут ничего этого не оказалось. Легкость и покой. А еще - нега. И так хорошо ей стало, что поначалу она замыслила остаться. Да и отчего бы нет? В этой горнице сухо и тепло. И морем самим не пахнет, солью. И еще бы нареченный был рядом...
Мысли о Даре заставили ее подняться и оглядеться.
А ведь она по-прежнему была боса. Шаг, другой, третий...
Тонкие ступни чуют шершавость досок и запах смолы. И, знать, пол, что держит ее, выделан из старого дерева, отчего коричневого колеру половицы прочно сидят друг к другу. Сосною красно Темнолесье, что оберегает село родное, и к породе той Ярослава привычна. А еще - к смоле, что липнет к коже босой.
А вот стены в покоях высоки. Сбегают под самый кров, теряясь очертаниями в темноте ночной, отчего кажется Ярославе, будто не заканчиваются они, а уходят в самое небо. И, знать, небосвод здесь тоже темен. Вот тот, что над ними с Даром у самых берегов был, пестрел звездами яркими, среди которых - две сестры, Медведицами прозванные. И оттого подле моря света огней не требовалось.
Знахарку повело в сторону, и она попыталась найти лавку, чтоб присесть. Только все тщетно - лавок у стен не оказалось. И она осела прямо на доски - сырые, смолистые. Теперь то ложе в каюте катергона, что так не приглянулось Ярославе поначалу, показалось ей удобным, правильным. Со шкурами меховыми, которыми укрыться можно. С мужем, что нет-нет, да и заглянет на минуту проверить, как его ворожея.