А трактирщик запричитал: дескать, дите дурное снова к голосам прислушивается. Дуреет. Выпороть бы...
Но мальчуган не слушал отца. Все вглядывался в темноту ельника, а потом сказал Зарине:
- Ничего, разумеешь?
Она оглянулась на Свята, и снова - на дитя:
- Верно. Только это хорошо, так?
В ответ - ни слова. Замер на минут десять, не откликаясь ни на окрики трактирщика, ни на говор шептухи. А потом потянулся снова к обозу, и, обернувшись на пол-оборота к Заре, прошептал:
- Лес всегда говорит. Он молчать не умеет. А теперь вот тих...
Ночь была на исходе - и лишь сейчас, когда густой подлесок редел, Заринка смогла разглядеть впереди небольшую поляну, о которой говорил мужик. Узкий пятачок земли лесной, кругом которого - одни деревья.
А дитя все шло. И было тихо, да послушно, словно что тревожило его.
- Не знаю, верно ли то, - обернулся хозяин, - но сын сказывал, будто бы о месте этом никто больше не знает. Лес хранит его как зеницу ока. Говорит, деревья ему то рассказали, - мужик смутился слов своих, и тут же крякнул в пушистые усы. - Верно, глупость...
Он почесал голову под шапкой и добавил, уложив ладони горкой поверх плотного живота:
- До избы почти дошли, и если все так, скоро будем в безопасности. Отдохнем.
Малец снова глянул на отца. Тихо, осторожно. Едва вынырнув из-под шапки меховой. И снова улыбнулся Заринке. Не широко, как раньше. Да только всяк уверенней. Знать, верно трактирщик сказывает: скоро конец пути. А там - лес-защитник, что и ее, шептухину, силу чует. И, значит, нынче их таких двое, а это всяк больше, чем один.
И девка тоже тихо улыбнулась ему. А сама снова припала к редкой холке, чтоб проговорить слова святые. Кобыла, что несла их со Святом, скоро выровняла ход. И малец улыбнулся чуть шире, позабыв про тычки братьев. Знать, понял про силу ееную.
Заснеженная поляна раскрылась почти разом, внезапно. И тут же сомкнулась позади гостей своих. Только тут малец выдохнул, расправив плечи.
Кобыл оставили в небольшом хлеву, земля которого была выстлана чистым сеном. И воды растопили. Дали зерна. А сами вошли в избу узкую, что встретила их холодом студеным:
- Это ничего, - заулыбался трактирщик, что, видно, не шибко доверял сыну. А теперь вот расслабился, оказавшись в спасительном коконе бревенчатых стен, - сейчас согреется. Горница небольшая. Как печь затопим, то и надышится...
Свят оставил еще два алтына на невысоком столе, да положил один сверху:
- За еду. Мы ненадолго. Как пройдет войско, так и двинемся дальше в путь.
А купец все кивал: дескать, правильно. Как Хан минует земли эти, так и выходить можно. А там не его дело, куда путники дорогу держать станут, потому как у него и своих трудов полно.
Свят помогал с дровами, а Заринка хлопотала в избе вместе с Кудряной, трактирщиковой женою. И та понемногу привыкла к девке. А как затопилась печь, да позволила снять меховые тулупы, стало и вовсе хорошо. Вот только спать хотелось.
- Нельзя пока, - говорила молодица, понимающе улыбаясь, - ночь в пути. И сил не хватит после сна, коль не поесть. Погоди, я мигом...
Она закружилась вокруг стола, на котором враз появился чугунок высокий, да гора корнеплодов. Доска широкая с ножом острым. И мяса сырого кусок, замерзшего за ночь в дороге.
- Я помогу, - Заринка принялась резать тугую плоть, пока баба готовила овощи, и уже через час в горнице пахло сытным мясным духом.
Ели быстро. Двое мальцов, старших братьев малого, сбились в угол. И оттуда с любопытством поглядывали на гостей. А тот, что юродивым считался, все отщипывал по крошке от высокого каравая, поставленного в центр стола. И в мясную подливу макал то крошево, пока думал, что никто не видит. А сам снова улыбался Заринке.
Сенники постлали тут же: по лавкам, да на печи широкой. И гостей уложили за навесом тканевым, что лежанку глиняную укрывал. А ведь у них давно не было ночи в тепле. И, стало быть, можно забыться.
- Ты спи, давай, - проговорил Свят, - день только начался. Я пока не стану. Если что, подниму.
Заринка кивнула. Она разумела, что заснуть обоим - страшно. И хоть верила она трактирщику, что сын его говорить с лесом умел, а все-таки помнила, кто шел за ними по следу.
Ворожебник.
И, стало быть, силы детской, пусть и такой лучистой, не хватит отвести тому глаза...
Она укрылась покрывалом лоскутным, что пахло тканью слежавшейся, и глубоко вздохнула. Это поначалу печь казалась ей широкой. А как легли рядом, то и оказалось, что места свободного едва хватает.
И снова близко к Святу - так, что сон в руку нейдет. А сердце колотится, будя воспоминания о поцелуе. И надежда вспыхивает, тут же робко угасая... это ж если бы в другой раз такое приключилось, уж она-то и не дурила от страха. А так...