Возвращался Гай в хоромы богатые через силу. Понимал: там его не ждут. Разве что баба, которая рассказала руннику обо всем. Стало быть, следили.
Бабу ту он нашел быстро. Извел со свету так же, под дикие крики да проклятья страшные. Боялся, что старые боги услышат слово лихое? Видно, нет. Потому как и терять-то уже почти нечего. Заринка вот...
Девки в покоях не нашлось. Значится, прав он был: поспеть надобно.
А вот остальную челядь припугнул. Кого хлыстом, кого силой заемной. Главное, чтоб место свое помнили, а там оно как-то сладится.
Спал долго. Кажется, день и ночь. Может, еще день. Не помнил. И дворовые не будили его, страшась барского гнева.
Собирался на капище нарочито медленно. Глядел, не позабыл ли чего. Потому как к исполнению клятвы подготовиться надобно. Ножичек вот острый, из воровского детства, вложил в сапог. Не кинжал какой, рунный. Нет. В кинжале сила, а в ножичке - верность. И если выбирать меж ними, то он и сам силен. А вот верности ему не хватало.
Дощечки-руны складывал в карманы, оставляя только те, в которых надобность была. А ведь когда вырезал их, даже не ведал, на что сгодятся. И волосы, что остались от мамки с девками. И если получится...
Нет, нельзя себя тешить надеждой. Он сможет выжить лишь тогда, когда умрет заранее. Вот душа уж и так мертва.
Хоромы покидал споро. И челяди приказы отдавал рвано, резко. Приготовить все к возвращению с молодой барыней. Перины взбить, да пирогов напечь. Полы до блеску начистить. Ждать. Разумел ли, что не вернется? А как же! Да только об том ведомо должно быть только ему.
И краем глаза заметил, как из ворот дальних, что к самой рыночной площади открывались, выскользнул гонец. Стало быть, доложат. Оно и к лучшему, а пока...
Хвост, что тянулся за ним осторожно, рыжий не сбрасывал. Да и почто? Рано. А как придет час, так и сгинет он серед люда простого. И тогда тот, что тенью идет вослед, не доложит о промахе своем. Побоится. Потому как расплатой - жизнь.
Путь к околице Камнеграда Ворожебник держал меж низких хибар, что покошено дремали на утреннем солнце. И люд, что здесь обретался, поглядывал на незваного гостя то с опаскою, то с явной ненавистью. Барского духа здесь не терпели. И если зазеваться...
Кошель Гай срезать не дал, а от ножичка, что и не ножичек вовсе -так, заточенная широкая иголка - увернулся. И ведь проку-то с него, если не в сердце. Да вот этот молодчик в него-то и метил. Коль не проворство самого Гая, выросшего среди той же шлопоты, то и остановилось бы, бедолажное.
Гай только руку того умельца вывернул, да вложил в нее медяк:
- Ты на своих-то не замахивайся, а то и не медяком отплатить можно...
И мужик молодой, взглянув на проворного барина осторожно, боязливо, с поклоном скрылся. То-то же!
А Гай поспешал. И люд простой расступался перед ним, оставляя грязного колеру колею. По такой-то и проехать на кобыле тяжко, а тут - пешим ходом. Да только Ворожебник был скор, проворен и хитер. И сапоги у него нынче не чета прежним.
Впереди показалась широкая стена из красного камня. За ней - Гай это знал точно - лежало старое капище, разграбленное на каменные статуи Чародейкой еще по началу ледяной поры. И, стало быть, самое время сбросить хвост. А то, что тот остался, Ворожебник не сомневался.
Мужик из челяди, резвый да спорый. Конюхом числился среди дворовых. Упряжками ведал да кобылами с зеленой силой вместо глаз. Еще у ворот заприметил его. И, значит, сбросить негодяя будет тяжко.
Кошель пригодился.
Золото умело уговаривать людей. Особливо если по алтыну за службу...
Народ смыкался по-за Гаем плотной стеной. Кричали, дергали друг друга. А те, что посмелее, бойку затеяли. Кажется, и конюху отвесили оплеуху, как подоспел. А там...
Ворожебник оторвался. Скользнул тенью в старый трактир, да, отдав еще алтын, прошел насквозь. Если и не заметил кого, хозяин не пропустит. Костьми ляжет. Здесь чужаков не любят.
Гай вышел на задний двор и, обогнув сбоку трактир, скользнул в травяную лавку старой ведьмы. Зима за зимою он брал здесь травы для мамки с сестрами, а теперь вот помощи искал. Оставил на столе золотой - и двери заднего двора перед ним распахнулись. Хорошо. Отсюда до избы совсем ничего.
Говорил ли Путята о том доме, в котором жили они с семьею? Верно, нет. Потому как и сам Гай не собирался сюда возвращаться. Наивным был. Не разумел, что дармовой сыр дурно пахнет. И завсегда с плесенью - не из тех, благородных. Вонючий да гнилой. Как и его теперешняя жизнь.