- Отец твой, - шептала красавица, - должен уйти. В Степь вернуться, понимаешь?
Элбарс понимал. Ежели сказала то его дева, так и должно быть.
- И коль не уйдет...
На миг сладкий дурман прервался, потому как мысль, вложенная в голову сына-Тигра, была кощунственной, слишком чужой. Нет, Элбарс знал, что у других народов за власть убивали не только отцов поживших, но и младенцев желторотых. Жен вот тоже, которых другой раз было не счесть. На смерть не скупились, потому как только у нее можно выторговать власть. И если самому пожалеть кого, то пощады можно и не приждать...
- Верно, - вторила его мыслям та, что извивалась рядом, - верно. И если не ты, то тебя. Хан хитер...
"Хитер", - соглашался про себя Элбарс, - "только ведь он и не Хан вовсе, а отец".
И снова сожаление, что она, его дева, и отец великий отчего-то не разумеют друг друга. Но Чародейка тут же ластилась:
- Только то ведь как последняя мера, а пока... - Она снова нашептывала слова дивные, снова гнулась легким станом над телом степняка. И хоть тот был в одежде, а все происходящее вокруг - сладкой негой, миражом, большего наслаждения он в жизни не ведал. Оттого и устал по исходу ночи, откинувшись на подушки взбитые.
И глаза закрыл тяжко. А медуница ушла.
И снился сон ему. Муторный, тяжелый.
Словно бы вот он, Элбарс, идет по бескрайней Степи, а вокруг его - ни души. Ни Шатрового Города с огнями костров высоких, ни рева табунов лошадиных. Стрела, и та не пролетит мимо. Словно бы вымерло все.
И, знать, коль земля родная мертва, то и боги старые ее покинули.
И только он подумал о том, как земля перед ним разверзлась, а стопы его утонули в песке желтом. И чем меньше пахло медуницей, тем больше ноги его уходили в песок. Голодный до родной крови, он всасывал не просто тело, но саму душу Элбарса, пока последний волос на голове того не сник под землею. А уж дальше...
Под степными травами да гудящими глубокими водами было холодно. Так холодно, что зуб на зуб не попадал. И еще - темно.
Вот тогда-то и понял Элбарс, отчего бог старый ворует у людей тепло по зиме, да уносит его в Шатер Подземный. И он бы украл частицу жара, чтоб согреться тут, посреди вечного холода и мрака.
И, словно откликнувшись на мысли степняка, впереди заалел огонек тонкий, несмелый. И Элбарс бросился к нему.
Продирался сквозь тьму и ледяные насты, сквозь непроглядный мрак, а как дошел - изумился. Не врали бахсы, что говорили о Шатре Подземном. И о боге старом. Вот он, сидит у костра, руки греет.
Отчего первый сын Хана понял, что перед ним - старый бог? И сам не понял. Только словно бы в мыслях само собою уразумелось: все так.
- Садись, Элбарс, Тигром прозванный, к очагу. Иначе замерзнешь. Остановится сердце горячее без тепла да превратится в ледышку. И уж потом не запустить его ничем.
Элбарс вдруг вспомнил о деве своей огненной, и тут же в мыслях возникло: уж она-то могла бы и ледышку растопить. Но бог перечил:
- Растопить? Нет, ее огонь не столь силен. Заставить жить жизнью вурдалачьей, вывернутой, - это смогла бы. На то Чародейка и есть. А вот оживить... Знаешь, то, что умерло, больше не воскреснет. Ни здесь, ни в Землях Лесных. Жизнь - живым, смерть - мертвым. Садись поближе к костру, Элбарс-Тигр, да согревайся светом святым. От холода и мрака, от вони сладкой, что разум сковала...
И Элбарс присел, отчего сразу закрутилось-завертелось пространство, и мысли... Мысли забегали живо-живо, отряхнули с себя наговоры дивные да ворожбу колдовскую, туман лютый сняли.
А бог старый лишь посмеивается, говоря:
- Грейся, Элбарс-Тигр, грейся. Твой отец за тепло это ценой дорогой расплатится...
И Элбарс внезапно подскочил в места, чтоб спросить, что с отцом. Но бог остановил его одним лишь взмахом руки:
- В Подземном Шатре ты не властен ни над временем, ни над пространством. И тело твое, что земле принадлежит, получит душу лишь тогда, когда на земле родной окажется. Аслан-хан знал это, когда обряды старые читал. Что с ним? Жив. Молитвы древние поет, которым его верный Абу обучил.
И старый бог подкинул в огонь поленца.
...Аслан понял, что перед ним не его сын лишь тогда, когда увидел затуманенный взор, да слова дивные расслышал. Тогда-то и осознал, что ни уговором, ни силой военной его не угомонить. Не расслышит - не поймет. И, стало быть, только подземный бог мог дозваться души его. Докричаться...