Да еще Зарина. Правда, с девкой купеческой повидаться перед смертью не свезлось. А ему бы хотелось. Прощенья испросить, да отпустить ее в село родное вместе с тем, что украл. Он бы и благословил их на жизнь долгую. И шкатулку с собою отдал, что на стольной лавке девку беглую дожидалась. Чтоб вину искупить.
И коль суждено будет вернуться...
Не думать о том, не надеяться!
Дощечки-руны вколачивались в землю долго: все по сторонам света разложить, да кровью напитать. А ведь каждая - из дерева особого, привезенного из своего воеводства. Знать, и девки оттуда были. По одной с шести сторон.
И последней, седьмою, - свою, с привязкой. Со знаком дивным, которого Гай доселе не видал. А как кровь живая, отворенная по-за рябой шкурой, брызнула на дерево дуба, загорелось древко огнем искристым. Не зеленым вовсе, как у ведьмы мертвой, а живым, цветастым. Разве может быть такое у обычного ворья?
А поначалу-то земля отворялась с трудом. Так тяжко, что рыжий уж засомневался, сможет ли сдюжить. Да только как засияли все семеро дощечек, так и застонала от обиды. И оголила нутро темное, в котором белыми телами - матка с Цветаной.
Гай резко выдохнул. Согнулся пополам, стараясь сдержать рвотный спазм. А как совладал с собою, ругнулся словами проклятья в сторону той, что придумать могла такую смерть.
А ведь и не оставила для него ничего, кроме повиновения. Сестрой младшей, живой пока грозилась. Дотянется ли?
Нутро все отворялось и отворялось, пока не исчезло за мерзлотою да туманом. А там Гай и не понял, как решился на последний шаг. Просто ступил ногою в темноту - и дальше все сталось самособою...
Рывок. Свист ветра студеного, что пахнет тленом - и Гай падает в вязкие клочья тумана, словно бы живого, а оттого и мерзкого. Туман тянется к нему, ощупывает. И, лизнув кожу напоследок, отступает: этот жив пока.
И рыжий вор облегченно выдыхает.
Знала, ведьма, кого послать, потому как саму бы из Лесу на свет божий не отпустили. А его вот пока терпят, не признавая своим.
И Гай делает первый шаг. Осторожно, боязно. А ведь у него-то и плана нет, чтоб найти монисты Симаргла. Он думал, по ту сторону его встретят мамка с сестрою. А кругом - лес. Густой, темный. И в нем - ни души. Только теперь вот Гай отчего-то радуется своему покою, одиночеству. Потому как так он жив пока.
Ворожебник припомнил наказы Колдуньи. Стало быть, монисты дивные припрятаны в Стылой Избе, хозяином которой - сам Симаргл. А как туда пройти, как достать фермуар - ни слова.
Лес подчиняется Хозяину. Его лишь слушает, его лишь чтит. И, значит, Гаю негде просить что помощи, что пощады. А вот ноги мерзнут. И чует рыжий: не простая та мерзлота, что ползет от пальцев к сердцу. Задержишься в Лесу чуть дольше - и туман уж признает тебя своим. Значит, нужно торопиться.
Ворожебник оглянулся. Кругом деревья одни, да меж ними, кажется, огоньки проглядывают. И темно, хоть глаз выколи, а вот к огонькам идти не хочется. Отчего-то ясно: живые они. Впрочем, не совсем так. Живые той жизнью, что водится здесь, в Туманном Лесу.
Только час на исходе. Значит, нужно решиться.
И Гай зажег на ладони крошечную искорку. Цветастую, живую. Игривую, что душа воровская. И огоньки замерли. Дернулись один за другим, вмиг оказавшись рядом.
Заскакали, позволяя проступить очертаниям тел. Мелких, едва заметных. Да только и так разобрать можно: детские они. И тогда, быть может, они укажут ему путь?
Ворожебник попытался припомнить, чем мальцов радуют. И не придумал никак. Коньком деревянным? Так почто он в Туманном Лесу. Ласкою? Гай мог одарить огонек теплом душевным, но кругом него воздух становился с каждой годиной холоднее, а как сорванцы скачущие подошли ближе, - стало в разы горше. Стало быть, на ласку не откликнутся. Был бы у него петушок сахарный...
Он почесал рыжую макушку, припоминая, как ему, вечно голодному, все время есть хотелось. Может, и с ними так? Голодны? Вот только чем кормить-то души неприкаянные? Чем потчевать, когда им бы не еды - жизни самой дать хлебнуть?
И Ворожебник замер. А ведь жизнь в нем еще теплится, разгоняя кровь по плоти. Пока. И, стало быть, поделиться ему можно...