В результате казна военного министерства была обкрадена Политковским и его сподручными на миллион двести рублей серебром, ежели не более.
И военный министр в итоге вовсе не был отдан под суд. Более того: государь Николай Павлович, в предвестии своей кончины, сделал его своим душеприказчиком.
А ведь на самом-то деле настоящее место сему душеприказчику было на нарах в каземате. Во всяком случае я лично, милостивые государи и всемилостивейшие государыни, в этом свято убеждён.
Но вот государь, тем не менее, рассудил совсем иначе и не пожелал привлекать любимчика своего к какой бы то ни было ответственности, и не дозволил, чтобы на репутацию его любимчика легла хоть какая-нибудь тень.
Глава пятая. В коей всё ж таки опять появляется светлейший Князь Чернышёв
Всё-таки ещё хотя бы разок, но всё ж таки придётся вывести мне теперь на сцену военного министра Александра Ивановича Чернышёва. Уж не обессудьте!
Да, всё-таки как-то выходит, что без этого нам никак не обойтись в настоящем повествовании, хотя я с сей малосимпатичной личностью решил было совсем уж распрощаться. Ан нет! Не получилось.
Итак, опять Чернышёв. Никак не избавиться от него. Но уж в последний раз — обещаю, друзья мои, и самым определённым образом.
Хотя кто знает… Ручаться не могу.
Так уж повелось, что каждый год ровно за два дня до Рождества Христова тайный советник и камергер Двора Его Императорского Величества Александр Политковский неизменно прибывал к десяти часам утра на Малую Морскую 10, и прямиком взлетал по громадной мраморной лестнице особняка светлейшего князя Александра Чернышёва.
Когда-то сей роскошный особняк принадлежал знаменитой Наталии Петровне Голицыной, которую великий наш Пушкин увековечил в образе старухи-графини. Но потом особняк выкупила казна, и он был превращён в резиденцию военного министра российской империи. Но впоследствии, по указанию государя Николая Павловича, бывший особняк старухи Голицыной был отдан Александру Ивановичу Чернышёву и всему его роду в вечное владение.
И за два дня до Рождества Политковский приезжал поздравить своего шефа и благодетеля со святым праздником.
Ничего не изменилось в этом смысле и в декабре 1852-то года. Политковский прибыл минута в минуту — к десяти. Только обычно его маленькая пузатенькая фигурка излучала самоуверенность и веселье, а тут директор канцелярии комитета о раненых чуть не плакал.
Политковский прибыл со своим обычным рождественским даром — белый платок из тончайшего шелка, на коем вышит золотистый лик Спасителя, но только-только народившегося. В сей чудный платок был обернут крошечный портсигар из чистого серебра, весь обсыпанный бриллиантовой крошкой.
Вручив торжественно свой праздничный дар, толстяк вдруг зарыдал: из глаз брызнули слезы, лицо, напоминающее большой белый блин, вдруг сморщилось, плечи задёргались.
Узрев это, светлейший князь даже опешил: такого от вечного бодрячка и весельчака Политковского он никак не ожидал. Да ещё в такой день.
И Александр Иванович загнусавил: говорить после удара ему было крайне тяжело, и звуки с трудом складывались в слова — «Гг…гг…о…лал. уб. ччикк Сс…а. шш. а дд. а чч..т..о ээ. тт… сс тобою… У…сс…пп..о..кк..ой..сс..я».
Но директор канцелярии продолжал неутешно рыдать, голося в том смысле, что он теперь остаётся совсем один, чистым сиротою на белом свете.
Чернышёв был смущён и растерян, что вообще случалось с ним крайне редко или даже практически не случалось, а если учесть, что теперь словопроизводство вообще давалось ему с трудом, а ему надо было утешать Политковского, то ситуация складывалась крайне тяжёлая.
Да, поздравления никак не получалось на этот раз, скорее — наоборот.
Князь даже начал побаиваться нового удара. Всё же он продолжал утешать Александра Гавриловича, говоря, что бояться тому совершенно нечего, что он отличный, преданный Отечеству работник и что новый министр будет его ценить не менее, чем он.
Однако Политковский продолжал рыдать, продолжал оплакивать своё сиротство.
Чернышёвские утешения ничего не давали, да он и не нового министра боялся (он отличнейше знал его — Василий Андреевич Долгоруков был прежде помощником Чернышёва), он боялся, и с полным на то основанием, госконтролёров, появление которых при смене министров было абсолютно неизбежно.
Меж тем Чернышёву становилось уж совсем худо. Видя это, подлетели адъютанты и откатили его в кресле из кабинета. Политковский, заметя это, тут же примолк и отправился восвояси.