— Сестричка, ты вся горишь, ты больна? Я позову доктора.
Чхэнь оттолкнул ее руку.
— Я не больна! Дело в том., знаешь ли ты, что я…
Он не договорил, потому что с тех пор, как он попал в среднюю школу, они спали с Дэн в одной кровати. Холодными зимами они укрывались одним одеялом. Он хотел, было, рассказать Дэн обо всем, но побоялся, что если его тайна получит огласку, то учителя и ученики могут подумать, что между ним и Дэн что-то было, и это ляжет пятном на репутацию обоих.
Дружба их крепла. Только она спасала юношу от грусти, связанной с тайной его семьи. Однажды на досуге он решил рассказать Дэн прекрасную древнюю легенду о любви, в которой Чжу Ин-тхай не могла признаться любимому в том, что она на самом деле девушка.
— Если бы я оказалась на месте Чжу Ин-тхай, была бы ты такой же невнимательной, как Лян Шань-бо? — Спросил Чхэнь.
— Я не была бы такой глупой! Я давно догадалась бы, что она не мальчик! — Самоуверенно ответила Дэн, а Чхэнь печально улыбнулся.
Жарким июлем 1996 г. Чхэнь и Дэн сдавали вступительные экзамены в колледж. Пока они ждали результатов, Чхэнь пригласил Дэн к себе домой, и та с радостью согласилась, поскольку никогда не бывала в деревне. Пока они пробирались сквозь деревья в горах, скатывались с пригорков по траве, в горах звучало эхо их смеха. Чхэнь был очень растроган:
— Ах, нет ничего прекраснее естественной природы! Как долго я не был самим собой!
Дэн радостно подхватила его слова (ведь в китайском языке нет рода, поэтому "был” и "была” звучат одинаково):
— Да, быть естественным — это здорово! Как бы я хотела жить в деревне!
Чхэнь пристально посмотрел на нее:
— Тогда выходи за меня замуж! — Выдохнул он.
— Это невозможно! Мы же не гомосексуалисты — И добавила: — Если в следующем рождении ты будешь мужчиной, я не выйду ни за кого, кроме тебя.
— Правда?
— Правда!
Позже, этим же летом, Чхэнь получил пригласительное письмо из Академии спорта города Чхэнь-ду, а Дэн — из школы в Чхун-цине. Им предстояло учиться в разных городах в течение трех лет, но они не забывали слов, которыми обменялись в лесу.
В разлуке душевная боль Чхэнь усилилась. Он злился на родителей, которые использовали его, как игрушку, не заботясь о его природе, лишь бы скрыть нарушение закона. Он злился на себя за свою мягкотелость, за то, что за 16 лет не смог ни разу проявить себя естественно. Ему хотелось кричать оттого, что никто вокруг не догадывается, что он — не девочка!
30 августа 1996 г., когда он должен был быть уже в школе, он все еще оставался в деревне; у него состоялся серьезный разговор с родителями. Мама настаивала на том, чтобы он не менял регистрацию своего пола до тех пор, пока не поступит в университет, ибо в школе могут помешать поступлению, если узнают, что он выдавал себя не за того.
Но Чхэнь готов был заплатить любую цену, чтобы стать самим собой. Он заявил:
— Если вы не поменяете мои документы, я вообще не пойду в школу и подам на вас в суд!
Семья получила страшный удар. Мать испытывала вину не только перед ребенком, но и перед обществом — в еще большей степени. Она убежала во внутреннюю часть дома, взяла бутылку пестицидов — химических удобрений, и начала глотать из нее, пока домашние не отобрали яд и не отвезли ее в больницу, где все закончилось благополучно — ее спасли.
Семейный секрет стал всем известен, деревенские жители были в шоке. Бюро по планированию семьи признало Чхэнь Да-фу виновным в нарушении закона, и все местные органы встали на защиту интересов Хуй-лин.
Местный партийный комитет привел в соответствие записи в его документах о сексуальной принадлежности. В школах, где он учился прежде, тоже изменили соответствующие записи, а Академия спорта подтвердила свое предложение.
После уплаты штрафа и оплаты счета за госпитализацию жены у Чхэнь Да-фу не осталось денег на дорогу и учебу для сына, но местные власти оплатили железнодорожный билет, а партийные органы выделили мальчику стипендию.
Студенты и учителя специально организовали вечер, приветствуя приезд Чхэня. Хотя он впервые надел мужскую одежду, все же оставался мягким, женственным, со струящимися волосами, объясняя:
— Эта прическа — свидетельство того стыда, в котором я жил шестнадцать лет, с момента рождения. Я пока не остриг их, потому что мне трудно сразу забыть каждый день моего прошлого.