Но была в Мюллере одна черта, которая Константина не то чтобы раздражала, но беспокоила. Мюллер был чуть-чуть сумасшедший, не такой, как те, что сидят в дурдоме, но голоса в голове слышал. Правада, не ежедневно, а изредка, как-то он обмолвился, что галлюцинации на него накатывают раз в пять лет, как по расписанию. Симптомы Мюллера не ограничивались голосами в голове, еще ему являлся Птааг во плоти и вел беседы, это плохой признак, но, с другой стороны, если при каждом приходе является только одна галлюцинация, притом каждый раз одна и та же — это хороший признак. Однажды Константин описал господину Иону случай Мюллера с изменениями, чтобы тот не догадался, о ком идет речь, господин Ион спросил:
— А у того человека есть по жизни проблемы из-за психики?
— Не знаю, — растерялся Константин. — Вроде нет.
— Нет проблем — нет болезни, — отрезал господин Ион и пошел дальше по своим делам.
Константин подумал и решил, что господин Ион прав. Если от болезни нет проблем, какая же это болезнь? Каждый человек имеет право самовыражаться и самоудовлетворяться как считает нужным, и пусть его судят боги, не люди. Никогда нельзя исключать на все сто, что галлюцинация Птаага, явившаяся Мюллеру — сам Птааг, пожелавший вдруг пошутить.
Ну да боги с ним, с Птаагом, да простит он невольный каламбур. Речь сейчас не о том. Речь о том, что Константин, похоже, все-таки обнаружил, в чем секрет Мюллера, почему у него так редко помирают больные. И это привело Константина в такой восторг, что с ним не сравнится никакая выпивка и никакая женщина. Константин шел по коридору больницы с горящим взглядом, размахивал талмудиком, а больные и знахари шарахались с его пути. Многие уже знали, к чему приводит такое настроение Мюллерова подмастерья — зажмет в углу, да как начнет излагать научные откровения, бывает до получаса нудит, и черта с два от него отделаешься — хватает за рукав и нудит дальше. Говорят, какая-то рабыня один раз вырывалась от него, вырывалась, и пока они боролись, Константин возбудился, да и изнасиловал несчастную. Потом извинился, но осадочек остался. Но другие говорят, что это глупая байка, а по жизни Константин никого никогда не насиловал ибо застенчив.
Так вот, шел Константин по коридору, и коридор перед ним пустел, словно невидимая сила расталкивала людей с его пути. Только один человек не ушел с пути Константина, это был главврач больницы господин Ион.
Если бы Константин был чуть менее потрясен собственным открытием, он бы сразу заметил, что господин главврач сегодня сам на себя не похож — глаза выпучены, рот раскрыт, а нижняя губа мелко трясется, будто случайно попробовал белены вместо мяты. Но Константин сейчас не замечал ничего.
— Здравствуйте, господин Ион! — поприветствовал он главврача. — Знаете, что я только что обнаружил?
Господин Ион отрицательно помотал головой, а глаза его были пусты, как у дохлой рыбы.
— Я узнал, почему у господина Мюллера одни больные умирают, а другие нет! — провозгласил Константин.
Господин Ион вздрогнул и непроизвольно отодвинулся. Взгляд у господина Иона стал такой, будто Константин только что провозгласил что-то наподобие: «Хочу признаться, я педонекрофил!» или «Давайте возьмем баб и пойдем в храм Иеговы, устроим кощунственный танец вокруг алтаря!»
— Вот, смотрите, — продолжал Константин. — У меня в талмудике записано…
— Тише, — прервал его господин Ион. — Не здесь. Пойдем в мой кабинет.
— А почему не здесь? — удивился Константин. — Впрочем, вам виднее…
Они прошли в кабинет господина Иона и уселись за чайный столик. Константин стал заваривать чай, а Ион вздохнул и неожиданно спросил:
— А ты смог бы сделать вскрытие трупу собственной жены?
— Чего? — не понял Константин.
— Вскрытие, — повторил Ион. — Трупу собственной жены. Смог бы сделать?
— Не знаю, — растерялся Константин. — Откуда мне знать, я не женат… А какое это имеет значение?
— Никакого, — сказал Ион и снова вздохнул. — Так что ты хотел рассказать?
— Я раскрыл секрет, почему у Мюллера одни больные умирают, а другие нет, — напомнил Константин. — Думаете, он продал душу темным богам?
Ион вздрогнул и сделал жест, отгоняющий нечистую силу. Константин про себя улыбнулся — такой почтенный муж, а такой суеверный — смешно.