Фафка снова улыбнулась, но на этот раз грустно.
– Да, наше время – это теперь все равно что времена Клеопатры. Мы и сами сданы в музей, а не только наши вещи.
– Ну уж нет, я в экспонаты пока не собираюсь, – возразил князь Феликс. – А вот ты, я смотрю, тут освоилась. Хочу настоящую экскурсию. Без этих твоих фокусов. А?
– Хорошо. Ну, ты же знаешь, кто устроители выставки?
– Со мной от них связывался господин Половцов. Он был, кажется, товарищем министра иностранных дел.
– А ты знаешь, что при Керенском он взялся описать все сокровища в Гатчинском дворце? И даже при большевиках продолжал, хоть и недолго? Я слышала, из России он бежал не с пустыми руками.
Юсупов поморщился.
– Наверняка сплетни, Фафка. От большевиков и ноги-то нелегко было унести.
– Ну и неважно. Главный устроитель, впрочем, не он, а один местный жидок, Эммануэль Сноумэн. Он не от большевиков бегал, а к большевикам. Вот, посмотри, это яйцо Фаберже в форме лаврового дерева – подарок государя матушке, императрице Марии Федоровне. Но выставила его здесь не великая княгиня Ксения, которая должны была его унаследовать по смерти вдовствующей императрицы. Сноумэн купил яйцо в Москве: он туда специально ездил и, я слышала, привез чуть ли не дюжину императорских яиц.
Этот рассказ так сильно расходился с тем, что говорил ему о выставке Половцов, что князь Феликс опешил. Что же, и здесь, как везде, – бал правят воры и мошенники?
– Это еще что, – продолжала Лобанова-Ростовская, наслаждаясь его замешательством. – Вот это большое яйцо с беседкой внутри: видишь, беседка – на самом деле часы? Государь подарил его государыне Александре Федоровне. А здесь его выставила сама королева Мэри, патронесса этой выставки, известная фабержистка. Так как ты думаешь, у кого она его купила? Все у того же мистера Сноумэна!
– Королева? – пробормотал князь Феликс.
Уже во второй раз за день ему вспомнился анекдот о шкатулке великой княгини Ксении. Ведь она живет недалеко от Виндзора, во Фрогмор-коттедже, пожалованном ей мужем королевы Мэри, Георгом V. Вполне можно себе представить, как приходит она в гости к их величествам – и узнает в коллекции какую-нибудь из своих вещей. И королеву это совершенно не тревожит. Впрочем, вспомнилось ему также, что тетка жены, великая княгиня Ольга, рассказывала о «склонности милой Мэй к дорогим вещицам». Мол, те, к кому тогда еще не королева, а принцесса собиралась в гости, прятали красивые безделушки, чтобы она не начала выпрашивать и не поставила хозяев в неудобное положение.
– Что-то ты приуныл, – Фафка толкнула князя острым локотком. – Может, тебе рассказали, что здесь все сокровища – законно приобретенные? Ну так Сноумэн это всем рассказывает. Он ведь тоже законный покупатель: Советы теперь признаны всеми странами, и все, что они, хм, конфисковали – теперь их собственность, которую они имеют право продавать.
– Ворье, – громко и ясно произнес князь Феликс. – Заберу «Перегрину»! Какой стыд!
– Вот и скажи об этом королеве, она сюда собирается, – предложила Фафка насмешливо. – Твоя щепетильность, право слово, старомодна. Сама великая княгиня Ксения не стесняется выставлять здесь те немногие сокровища, которые у нее остались. Вот яйцо с Георгиевским крестом – император подарил его матушке по случаю своего награждения за посещение фронта. А теперь оно у великой княгини. И еще вот это яичко, бледно-лиловой эмали, – взгляни, какие миленькие миниатюры в него были вложены: сам император, императрица и маленькая великая княжна Ольга. Говорят, это ее самый первый портрет. Тоже великая княгиня Ксения решила показать публике, впервые! Мистер Сноумэн умеет быть очень убедительным, ведь у него в клиентах королева, а великая княгиня зависит от ее гостеприимства. Ах, что это я, – Ксения Александровна ведь твоя теща! – В шутливом ужасе Лобанова-Ростовская закрыла рот ладошкой.
– Да, мы с Ириной собирались сегодня ее навестить, – сказал Юсупов несколько растерянно. В Фафкиной трескотне слишком много титулов, но она в чем-то права: этот новый мир совсем не похож на наш, подумал он.
Ирине князь идти на выставку отсоветовал, но жемчужину забирать не стал. И за ужином у тещи намеренно не упоминал о Сноумэне и о выставке на Белгрейв Сквер.
Вечер у великой княгини получился тягостный. Окна были плотно зашторены, отчего небольшая комната казалась особенно тесно уставленной. Ксении Александровне не приходилось пока самолично убирать в доме, как одно время делала Ирина, когда они сидели без гроша в Нью-Йорке, – но на всем в скромном жилище Ксении, и на старомодной громоздкой мебели, и на гравюрах с видами Петербурга, даже на многочисленных иконах в красном углу, будто бы лежал слой пыли. Но, может быть, это просто печальный вид хозяйки вызывал у князя Феликса такую иллюзию.