– Я тебе расскажу одну историю, а там уж ты решишь, хочешь ли слушать дальше. Вот здесь, – Хаммер помахал в воздухе первым листком злосчастной статьи, – много намеков на мою связь с КГБ. А я, Мэлколм, один из немногих ныне живущих, кто знал основателя КГБ… тогда это еще называлось «чека». Он помог мне с моей первой сделкой в России. Дело было в 1921 году. Ты еще не родился. – Хаммер улыбнулся одними губами и продолжал: – В тот год в Америке был огромный урожай зерна. Цены упали, и многие фермеры предпочитали жечь хлеб, чтобы не продавать так дешево. А в России был голод. Там как раз заканчивалась Гражданская война, и пока она шла, крестьяне воевали, а не сеяли. В общем, я сказал большевикам, что могу купить в Америке зерна на миллион долларов, а они бы потом расплатились со мной своим экспортным товаром. У них склады были набиты пушниной, которую никто не покупал. О моем предложении сообщили Ленину, и тот дал указание провести сделку. В России вообще, чтобы решить любую проблему, надо идти к главному. Так уж устроено, я убеждался в этом много раз.
– Это не только в России, – кивнул Форбс.
– Да, тебе ли не знать… Ты же, кажется, друг короля Марокко, – снова улыбнулся Хаммер. – Так вот, наше зерно благополучно прибыло в Петербург, а потом в Екатеринбург, на Урал. Но потом мы потеряли его след. Его должны были везти на север, в Алапаевск, я там получил одну асбестовую концессию. Рабочие уже собрались линчевать моего менеджера: он обещал им хлеб, а хлеба все нет и нет. И вот я поехал в Екатеринбург искать наш первый эшелон. И нашел его, все двадцать пять вагонов, на запасном пути. Начальник станции отказывался его отправлять – говорил, что какой-то мост не выдержит такой длинный поезд. Ну, может быть, тогда по частям? Вот тут он и объяснил, шепотом, что я, как человек деловой, должен понимать, что его решение будет мне стоить пятьсот пудов зерна. То есть полвагона. Два процента от груза. Всего лишь. Дзержинский отвечал тогда за железные дороги. Я послал телеграмму в Петроград. Вагоны отправили в тот же день, а начальника станции расстреляли меньше чем через неделю. Следствие в те времена в России долгим не бывало.
Хаммер замолчал. Мэлколм не сразу понял, что больше президент «Оксидентал петролеум» ничего ему рассказывать не собирался. А когда понял, спросил:
– Ты считаешь, что теперь мне достаточно контекста?
Прежде чем ответить, Хаммер с минуту вглядывался в лицо друга. Мэлколм выдержал этот взгляд, только снял свои знаменитые роговые очки, чтобы было чем занять руки.
– Я бизнесмен, Мэлколм, и я делал бизнес в таких местах и в таких ситуациях, что твой репортер не поймет, о чем речь, если я начну обо всем этом рассказывать. Даже ты не понял. Я скажу понятнее: большевики гораздо честнее и чище многих из тех, чья репутация здесь считается незапятнанной. Они расплатились со мной честно и сполна за все, что я ввез в Россию и построил в России за те десять лет. О них сейчас помнят только «грабь награбленное». А я помню другое. Правда состоит в том, что в живых осталось не так много людей, знающих достаточно, чтобы меня судить. И вот как раз они не стали бы этого делать.
– Я тоже бизнесмен, Арманд. Я издатель. Мне нельзя просто взять и убить правдивую статью, которую сдал мой журналист, просто потому что мы друзья и я тебе верю. Это будет очень вредно для бизнеса. А ты, значит, и не споришь с тем, что это правдивая статья? Вот в ней написано, например, что коллекция Фаберже и прочих русских штучек, которую ты привез из России, была на самом деле не твоя, а ты просто продавал ее как агент большевистского правительства. Это – правда?
– Я как раз пытаюсь тебе объяснить, Мэлколм: в России не бывает черного и белого. Это не черно-белая страна. То, что ты сейчас сказал, и правда, и неправда. Пойдем со мной, я тебе кое-что покажу.
И Хаммер отворил дверь в дальней стене кабинета. Форбс последовал за ним с любопытством коллекционера, ожидающего увидеть что-то необычное. Но к тому, что открылось его взгляду в полутемной комнате, уставленной повернутыми к стене холстами, председатель Мэлколм определенно не был готов.
Посреди комнаты на столике, на который был направлен луч софита, он увидел серебряную двухколесную повозку, без всякого усилия влекомую серебряным же ангелочком, игриво оглянувшимся на свой груз, – золотое яйцо дюйма четыре в высоту, увенчанное крупным сапфиром-кабошоном. Блестящую поверхность яйца пересекали четыре «меридиана» из бриллиантов.
Москва, 2013 год
С сорок пятого этажа стеклянной башни в «Москва-Сити» открывался совершенно московский, грязновато-праздничный вид на стройку, помойку, нарядный автотрафик, рубероидные крыши и золотые купола. Хоть это было и не вполне по протоколу, Иван Штарк встал со стула и подошел к окну, которое в этой переговорной заменяло стену: когда еще доведется посмотреть на город с такой вполне птичьей высоты?