— Людям. Это не люди — это машины, это же машины. Как вы не видите, сумасшедший чудак?
— Это — организмы высочайшей стоимости. Это — последняя ступень культуры, это — наши наследники. Если бы я имел материальные средства, все необходимые препараты, приборы и машины, я сделал бы тысячу таких организмов, заставил бы их завоевать мир, научил бы создавать себе подобных и убил бы себя. Моя миссия, выражаясь феодальным языком, была бы выполнена.
— Позвольте, позвольте. А революция? В своем ученом безумии вы забыли о пролетариате. Чем займутся ваши машины в будущем?
— Пролетариат — могильщик буржуазии, а стальной человек — могильщик старого мясного человечества. Пролетариат очищает путь этому проэлектризованному, бессмертному организму, лишенному классовых, национальных и расовых признаков.
Дальнейшие слова, я уверена, были не сказаны, а нацарапаны на моей барабанной перепонке отвратительными зрачками старика.
— Зачем же вы с вашими «ужасами» и «отвращениями» обращаетесь ко мне? Вам нужна машина любви? Я вам приготовлю ее. Сам по себе этот факт показывает, что люди «одушевленные» превращаются в досадный, скучный, непортативный и неэкономный архаизм. К делу. Какие убеждения и занятия вы хотите предоставить вашему мужу?
— Пусть у него будут художественные наклонности, но отнюдь не в литературном направлении. Я не хочу, чтобы машина торжествовала там, где я, живой человек, потерпела поражение. Пусть он будет, ну, например, артистом. Сумеете ли вы придать ему соответствующую группу движений?
— Группа очень несложная. После приятия речевых комплексов партнера подымать руки, вопить, бить себя в грудь и падать на колени… Он будет знаменитым артистом. Дальше?
— В смысле убеждений… Я не хотела бы иметь мужа одинаковых со мной взглядов. Это скучно. Но я терпеть не могу людей, которые изо дня в день твердят одно и то же и называют это устойчивостью мировоззрения. Нельзя ли устроить стальному мужу целую клавиатуру убеждений от ярко материалистических до сентиментально-либеральных? Исключите только экономический материализм и коммунизм. Слишком много чести для машины.
— Я все это сделаю. Вы будете заводить вашего мужа сообразно вашему желанию и настроению.
— Заводить… Но как? Часто? Каждые сутки, каждый час, или?..
— Можно завести на несколько лет, но вы говорите, что любите разнообразие, значит, заводите на день, на два, на неделю. Я укажу вам точку на лбу, которую нужно будет соответствующим образом нажимать.
— Ну, а любовь? Это деликатный, но самый важный вопрос. Вообще это все неестественно. «Заводить», «нажимать точку на лбу», вся эта механическая канитель…
— На любовь также можно заводить. Посредством поцелуя в губы вы раздражаете ток, идущий…
— Покорно благодарю. Этак всякая шальная баба примется заводить, а носить рога, извините за выражение, от машины я не согласна.
— Я вам гарантирую полную верность вашего будущего мужа, я усложню механизм. Только путем давления на определенную точку правого плеча вы приводите в действие аппарат губ. По исчерпании данной группы движений вы прекращаете работу, надавливая опять-таки на определенную точку затылка.
— Да. Путаница изрядная. Все это надо вызубрить, как таблицу умножения.
— Что касается «неестественности», то советую вам не забывать, что большинство «одушевленных» мужчин заводится поцелуями ничуть не хуже презираемой вами машины. Но состав всех движений, входящих в эту группу, вы потрудитесь изложить мне подробно в письменном виде. Я — ученый, холостяк, знаю все это лишь в общих чертах, а ваша психология и одушевленность достигли, кажется, здесь апогея.
— Гм, хотя мне и не совсем удобно писать о таких вещах, но я постараюсь…
— Может быть, вы захотите видеть сам процесс производства?
— Нет. Я знаю, что он будет стальной, и
А скоро он будет готов?
— Через месяц. Подождите вставать. Наружность?
— Ах да! Высокий рост, седеющие волосы, чуточку вздернутый неправильный нос, из тех, что называются пикантными, и непременно пенсне.
— Хорошо.
Ровно через месяц я прогуливалась по московским улицам уже не в одиночестве. Под руку меня вел стальной муж.
Работа была великолепна до жуткости. Рядом со мной выступал упругим, победительным шагом самодовольный, твердый, уверенный красавец-мужчина. Мне улыбались совсем живые яркие губы; я слышала звучный голос и чувствовала, как здесь, рядом, напряженно, ровно и мощно билось электрическое сердце моего мужа. Всю мою сентиментальность, опротивевшую мне, все мессианистические чаяния, и личные, и социальные, весь интеллектуальный либерализм, все поползновения к чревовещаниям, почему-то получившим у нас наименование пророчеств, я проецировала в машину, сделанную по моим указаниям.