Мне по-детски хотелось избить и исхлестать Инголу за то, что он был виновником мук Тимы. Боюсь только, что это принесло бы мало пользы. Бедный парень и без того сильно страдал. Пока у него хватало сил, он находился возле жены, затем, не выдержав, ушел собирать дрова для костра. Он таскал сухостой и сваливал его возле костра. Уходил и вновь возвращался с новыми охапками дров, которых он натаскал столько, что их хватило бы на неделю. Но он по-прежнему носил их, уходя все дальше в лес с горящей головней. Внезапно два пучка света прорезали темноту, и в освещенное костром пространство с ревом въехал грузовик. Качнувшись, он остановился. В нем находилось много людей из племени ба-занди, они ехали в рабочий лагерь.
Узнав, в чем дело, они крикнули что-то на диалекте кизанди и поехали дальше, вниз по шоссе. Тима корчилась от боли. Листья, которые женщины совали ей в ноздри, и порезы от острых наконечников стрел лишь увеличивали ее и без того тяжкие страдания.
На запах крови к краю леса сбежались генетты. Хотя кровотечение у маленькой женщины было не сильнее, чем при незначительном порезе пальца, эти неприятные животные уловили запах крови глубоко в джунглях. Вытащив из костра несколько головешек, Андоната швырнул их в темноту. Трусливые генетты, увильнув от них, скрылись, но затем вновь подкрались, нудно воя в темноте.
Других машин на дороге не появлялось. Агеронга сообщил из лагеря, что пытается завести шевроле, но едва ли сможет это сделать. Наш автомобиль был очень стар и не попадал в руки к хорошему механику уже по меньшей мере года три.
Убедившись, что их старинные акушерские приемы не помогают, старухи-пигмейки уселись вокруг огня и стали вспоминать свои собственные роды, рассказывая о них со всеми, иногда страшными подробностями.
Андоната не выдержал этого.
— Прекратите ваши разговоры! — закричал он. — Вы убьете ее своей болтовней, если она не умрет раньше.
Он шагнул к тому месту, где они беспорядочно сидели вокруг Тимы, и потряс в воздухе кулаком. Затем, схватив горящую головню и крича изо всех сил, направился к генеттам. Те с воем бросились прочь, словно за ними гнался сам дьявол. Более они уже не возвращались. То ли под воздействием этой выходки отца, то ли в результате каких-то невидимых процессов после сорока трех часов мучений у Тимы вновь начались схватки. Она упала навзничь со своего сиденья из листьев и лежала обессиленная, мучаясь от боли и всхлипывая. У меня не было часов. Они испортились несколько месяцев назад, заржавев от влаги. Но я считала, стараясь припомнить, как быстро отсчитывает секунды маленькая стрелка. Мне показалось, что схватки у Тимы стали повторяться через каждые две минуты.
По приказанию одной из старух Ингола срезал лиа-новую лозу и привязал один ее конец к небольшому деревцу. Другой конец дали Тиме. Всякий раз, когда боль усиливалась, она с такой силой тянула за лиану, что суставы ее маленьких рук белели от напряжения. В костер подбросили дров. Лицо и тело женщины, покрытые обильной испариной, при свете костра ярко блестели.
Прошло томительных тридцать минут. Далеко на востоке, над Лунными горами, первые проблески зари приподняли ночное покрывало. На дереве проснулась какая-то птица, нарушив тишину своим криком.
Боли у Тимы усиливались. Паузы между жестокими приступами становились все короче и короче. Теперь она всхлипывала с трудом.
Андоната позвал Инголу и других пигмеев. Они отошли с ним к дороге, где на границе света и темноты, словно овцы возле ворот загона, стали ожидать исхода.
Я принесла из госпиталя чистую простыню и расстелила ее поверх листьев рядом с Тимой. Затем налила из бутыли в чайник воды и поставила его на горящие угольки. Позади меня от сильной боли пронзительно вскрикнула Тима. Я бросила бутыль с водой, которую до того судорожно сжимала, и выпрямилась, чтобы лучше слышать удивительный первый крик ребенка.
Женщина, массировавшая живот Тимы, встала. В руках она держала что-то маленькое, состоящее из крохотных рук и ног, каких я никогда не видела, и очень широкого, большого рта. Именно из него и исходил крик. При свете угасающего костра и занимавшегося нового дня я поближе рассмотрела ребенка. Это была девочка. Я подумала, что наступит день, когда она подрастет и узнает радость. Но она познает также и великую боль, страдая так, как страдала Тима. Я не смогла сдержаться и, стоя в сером утреннем тумане, разрыдалась, как маленькая.
Глава восемнадцатая