Люда проверила спящих братьев, кое-где подправила, и уже через несколько минут все забылись кратковременным сном.
Не спал только второй брат, менее пострадавший в ледяных кругах.
********
Проводник умер утром.
Его брат сидел у изголовья и держал его обмороженную, всю в волдырях руку, похожую на высохший сук дерева и окоченевшую час назад. Раны и повреждения внутренних органов при соприкосновении с такой сверхнизкой температурой были несовместимы с жизнью. Лёгкие были выжжены изнутри, почки и печень при внутреннем обморожении перестали выполнять свои жизненные функции, мышечная масса иссохла и стала похожа на сгустки тонких сухожилий, а кожный покров на 90% покрылся волдырями и гноящимися струпьями. Его брат превратился в мумию.
Так и умер, хоть и в мучениях, но благодаря сильному снотворному, не приходя в сознание.
Проводник сидел и тихо плакал. Плакал и смотрел на брата, когда внезапно где-то за лесом, в расщелине долины послышалось далёкое ржание лошадей, донесенное до лагеря отголоском эха.
- Саша! – встрепенулась Люда, выскакивая из спального мешка. Теперь уже не спал никто. Все стояли и прислушивались.
Семён выстрелил в небо ракетницей. Солнце, взошедшее над горизонтом, приятно и по-весеннему светило, утро казалось безмятежным, и всё располагало к выходу в поход, если бы не известные обстоятельства.
Ржание стихло, так же как и появилось. Василий Михайлович безнадёжно махнул рукой:
- Звуковая волна ходит по кругу в долине. Я начинаю замечать, что это ржание, ни в тональности, ни по образу, ни по содержанию не меняется с первого раза, как мы его услышали, будто записанное на плёнку магнитофона. Точно такие же звуки мы слышали и при спирали, и когда с Семёном ходили к границе купола, и, наконец, там за лесом, словно магнитофон крутит некую кассету от начала до конца, не переставая, и распыляя эти звуки то в одном направлении, то в другом.
Проводник лежал окоченевший и обмороженный, вытянувшись во всю длину своего небольшого тела. Вспухшие веки были закрыты, потрескавшиеся губы плотно сжаты – кто знает, может он перед смертью пришёл в себя, но сдерживался, чтобы не кричать от боли. Мир его праху. Его смерть была отважной. У большой пихты они его и похоронили. Сделали из веток крест. Вырезали из ствола дерева кусок коры, и на внутренней стороне, с согласия брата написали имя и дату смерти.
Оказывается, его звали Василием, как и профессора. А брата – Иваном. Такой вот простецкий народ эти буряты. Даже познакомиться толком не успели за неделю его пребывания в команде.
Никто не хотел думать, что это первая смерть в их экспедиции, и тем более никто не хотел думать, что она не последняя. Ведь оставался ещё Саша. Где он? Что с ним?
… К завтраку никто не прикоснулся: не было ни аппетита, ни чувства голода – пили только кофе.
Второй проводник, Иван, мог уже двигаться самостоятельно и более-менее разговаривать после пережитого. Часы ни у кого не шли, но судя по солнцу, было часов восемь утра.
После долгого молчания, профессор, наконец, решился, обращаясь как можно мягче к буряту, по лицу которого до сих пор стекали тоненькие ручейки слёз, задать вопрос, который его беспокоил с первой минуты их спасения.
- Что случилось внутри кругов, Иван? Как получилось так, что вы оказались не в долине с лошадями, а внутри этой чёртовой аномалии? Сможешь рассказать?
Проводник, вытирая рукавом слёзы, молчаливо кивнул, затем, видимо, собравшись с мыслями, ответил:
- Когда Хозяин Байкала раздул красную луну на небе и раскрутил хоровод духов наших предков (очевидно, он имел в виду спираль), мы с братом как раз привязывали лошадей. Затем налетела буря, всё небо сверкало и гремело, и лошади сорвались, в испуге помчавшись к долине – там где ущелье Двух Камней. Некоторые были ещё не развьючены, и мы с братом кинулись за ними. В это же время подбежал Санька, крича что-то насчёт неработающих раций, и уже втроём мы кинулись за животными. Через время разделились. У Сани был с собой фонарик. Он предложил нам обогнуть ущелье и ждать лошадей там, среди Двух Камней, а сам, если их найдёт – будет гнать в нашу сторону. Тогда никто из нас и не подумал о возможной опасности: он ведь был один и без оружия. Но так ведь до этого дня ничего и не происходило страшного…
- Как ничего? - невольно вырвалось у Семёна. – А собаки? Они-то на тот момент уже числились нами как пропавшие.
- Да. Был грохот, ливень, молнии. Мы с братом уже позже подумали об этом. В тот момент первыми были мысли о лошадях: потеряв их, наш поход превратился бы в затяжную пытку.