Восемь минут моей бесконечности
Эпизод I. Восемь минут
Уходящий момент
Кто ты, Тьма? Чего ты хочешь от меня, Тьма? Где я, Тьма? И почему ты так странно выглядишь, Мой Тихий Ночной Кошмар, украдкой подстерегающий меня за горизонтом теней бренного мира, сотворенного на крови и костях? Ты, Кошмар, который пришел из ниоткуда, из глубины моего подсознания, из-под корочки моего головного мозга, медленно отказывающегося жить и бороться за свободу, за безграничность и легкость бытия. Что нужно тебе, Непроницаемая Тень из Мира Того? Почему зовешь ты меня с собой? Я хочу остаться здесь, среди своих, среди знакомых мне осточертевших людей, которым нет дела сейчас до того, что я вишу на волоске от смерти. На волоске от смерти. На волоске от смерти, границей которого являются восемь минут. Восемь минут, за которые я потеряю драгоценные клетки моего головного мозга — они вымрут, как давно изжившая себя цивилизация древнего и могучего, непобедимого народа, они падут, как великая Римская Империя. Я чувствую, что они уже стремительно начали исчезать, сворачиваться; я чувствую, как кровь в моих венах замирает и, останавливаясь, звенит, стуча по артериям. Этот мимолетный звук отдается по всему телу миллионами тоненьких и неразделимых иголочек, которые с каждым мгновением приближают мою душу к освобождению, расширяя сознание, перерождая и преображая меня. Тьма охватывает мое существо слева и справа. Вот она постепенно начинает перемещаться к низу моих ног, неподвижно лежащих на леденеющем после потери моего мелкого пульса металлическом столе мясника, который уничтожил мою хрупкую жизнь. Скомкал ее в своих врачебных и пытливых знаниях, которые могли бы пригодиться ему, чтобы спасти меня, вытянуть из всепоглощающей Тени потустороннего мира, медленно, но верно притягивающего меня к себе. Теперь уже облако мрака обволакивает мой мокрый лоб, начинающий постепенно остывать. Это облако просачивается сквозь поры в моей коже, сквозь эпидермис, сквозь дерму, сквозь гиподерму, а потом подходит к черепу, затем к сереющему и мрачнеющему веществу и впитывается в него, полностью — без остатка. До состояния плазмы. Тогда я последний раз вздрагиваю на столе, бьюсь в последней предсмертной конвульсии, сжимаю кулаки и напрягаю все свои мышцы. Широко распахиваю от болевого секундного шока глаза, замираю под хруст выгибающихся позвонков, а затем, наконец, в беспамятстве падаю, проминая своим уставшим от иллюзорной борьбы за жизнь телом грубый металл, забрызганный какой-то влагой: потом, кровью, слюной, спиртом — уже не вижу. Последний омерзительный запах ударяет в нос, в мои внутренние рецепторы, готовые к итоговому рывку. Я навсегда запомню этот аромат. Аромат свежеумершего тела. Мой Рим пал. Восемь минут оказались секундой вечности, и истекли они также быстро, как перемещается комета в космическом пространстве; а к жизни меня так никто и не вернул. Нет больше слез, нет больше боли, нет больше страха и обреченных страданий, которые невозможно было переживать в течение всего того времени, которое было отведено мне в этом скудном мире. Я словно бабочка, которая угодила в ловушку, устроенную десятилетним мальчишкой. И вот с моих крыльев, которые когда-то порхали между измерениями грандиозного безумия, уже осыпалась вся пыльца, уходя блестящим млечным дымом в пустоту, у которой нет ни конца, ни края. А теперь и сама я погибаю, прикрыв свое нагое тельце, бывшее когда-то гусеницей, а потом куколкой; ослабевшими и обессиленными, побледневшими крыльями, в которых нет былой энергии, нет былой пестроты и яркости, нет солнечного и природного блеска. Все осыпалось за восемь минут во Тьму, пока я медленно и целенаправленно подходила к кульминации моего жизненного пути. Мой мир разрушен, разгромлен в пух и прах. И мальчишка глядит на меня своими погрустневшими на пару мгновений большими и любопытными, детскими глазами, огорчаясь, что я больше не смогу доставлять ему эстетическое удовольствие, тщетно пробиваясь сквозь стены душной, стеклянной и жестокой ловушки. Он берет мое слабенькое и легкое тельце, которое полностью обездвижено, в руки и аккуратно переносит его под тень ветвистого старого дуба. Кладет меня на сырую землю и убегает по зову матери, в ту же секунду забывая о маленькой смерти, увиденной им сегодня, в этот час. А я проваливаюсь в неизведанный покой, в котором поют свои давно отпетые песни голоса нимф и херувимов. Они мелодично убаюкивают мой разгоряченный и обезумевший разум, который не может принять неожиданное окончание всего на свете, который не может привыкнуть к непроглядной темноте в этой сфере. Дыхание угасает, движение уходит, оставляя после себя полупрозрачные мелкие следы на кончиках моих волос и пальцев. Не успев попрощаться, я покидаю все то, что когда-то помнила и знала. Здесь я не помню того, что было, я не знаю того, что знала. Мой разум чист и пуст. Он обновлен и возрожден для свежих открытий и свершений. Я открываю глаза...