Ветра не было, и тяжелая винтокрылая машина намертво зависла над едва проступавшим сквозь туманную наволочь судном. Спустившаяся по шторм-трапу тревожная группа доложила результаты осмотра: якорь сорван, судно дрейфует. Людей на яхте нет.
Одновременно с этим по радио поступил доклад от берегового наряда, обследовавшего стык воды и суши: у Седого валуна обнаружен притопленный плотик, от которого следы нарушителя тянулись в наш тыл.
Лейтенант поднял на ноги всех. Он знал здесь каждый валун, каждый холмик, и мог как никто другой организовать быстрое задержание врага.
Он сам возглавил поиск и направил свой вездеход по наиболее вероятному направлению движения нарушителя — наперерез чужаку, который, видимо, надеялся уйти подальше и затеряться, пока пограничники будут разгадывать ребус с безлюдной дрейфующей яхтой и искусно разбросанной одеждой, имитирующей нечаянное падение человека за борт.
Изредка вездеход останавливался, наряд обследовал едва заметную на мху дорожку следов, и тяжелая гусеничная машина мчалась дальше, с каждым метром неуклонно приближаясь к нарушителю.
Тот уже был виден визуально, петлял по тундре зигзагом, словно сзади стреляли очередями. Не составляло большого труда его взять, когда, спасаясь от преследования, нарушитель в отчаянном рывке бросился вверх по холму, к темневшему на вершине домику мерзлотной станции.
Это было серое, обшитое досками невзрачное здание наподобие сарая. Внутри, кроме ремонтных мастерских в уходящих вниз вертикальной и горизонтальной шахт с приборами исследователей, не было ничего. Когда-то, во время войны, шахта давала ценный минерал флюорит, незаменимый при изготовлении танковой брони. Но постепенно запасы хрупкого камня иссякли, а выработанная шахта как нельзя лучше сгодилась для экспериментов ученых-мерзлотников.
Суматошно загребая руками, словно отталкиваясь ими от воздуха, нарушитель на виду у всех упорно карабкался к вершине холма. Вот он достиг щелястых дверей, но оглядываясь, сильным ударом ладони сбил с пробоя висячий замок, звякнувший по камням и медленно скатившийся вниз.
Наблюдая за нарушителем из приостановившегося вездехода, Паршиков без горячки — пригодилась школа первого командира-сержанта! — неторопливо рассуждал. Он хорошо знал, что другого выхода из шахты нет. Горизонтальные ее штреки неглубоки, так что рано или поздно лазутчик вынужден будет сдаться. Все дело лишь во времени. Но сидеть вот так, сложа руки, и ждать? Нет, этого Паршиков допустить не мог, не позволяла натура.
— Есть кто-нибудь в мастерских? — по выработанной границей привычке не оставлять ничего не выясненным, спросил он у подоспевших рабочих станции, состоящих в местной добровольной народной дружине.
— Нет, никого, — ответили ему. — Наши все в сборе.
— Это хорошо. Это оч-чень хорошо.
По правде же говоря, хорошего во всем этом было мало. Рабочие станции переживали, как бы чужак в бессильной ярости сгоряча не поколотил их дорогостоящие самописцы, с таким трудом установленные в зоне вечной мерзлоты. Паршиков был озабочен другим. У нарушителя могло оказаться оружие. А позиция… Про выгодную позицию ни думать, ни тем более говорить не хотелось. Паршиков не вправе был допустить напрасные жертвы, и поэтому, отсекая малейшие возражения, прежде всего со стороны подчиненных ему пограничников, высказал тоном приказа:
— На задержание иду сам. С флангов меня прикрывают: водитель ГТС сержант Лазарев и… рядовой Анучин.
Это простое совпадение фамилий с первого дня прибытия лейтенанта Паршикова на заставу показалось ему особенно удачным, словно уже заключало в себе непременное условие успеха. Ведь именно Анучин, вслух высказывавший недовольство молодым тогда каюром, после того как они обосновались в непродуваемом теплом балке, спасал Паршикова от последствий обморожения, натирал ему вздувшиеся щеки и ноющую грудь едко пахнущим спиртом, неумело и больно принимался делать искусственное дыхание, в котором, в общем-то, не было особой нужды…
Лазарев и Анучин стояли наготове, в непривычном напряжении сжимали побелевшими пальцами автоматы. Они невольно приблизились к начальнику заставы почти вплотную, встали по бокам, с этой минуты опекая лейтенанта, готовые быть с ним до конца, что бы ни произошло.
— Всем остальным — вниз! — скомандовал Паршиков.
Он дождался, когда пограничники отошли к основанию холма, и сам, почти не таясь, вошел в распахнутую дверь станции. Он миновал длинный коридор со множеством одинаковых дверей мастерских и лабораторий, остановился у поручня лестницы, круто уходящей в глубину шахты. Стоя сбоку, на безопасном от входа расстоянии, он громко, отчетливо сказал в глубину: