— От вас, — слабым голосом произнес Фиске, глядя в пол. о его лицу бежали слезы.
— От меня?
Соларин уставился на него в изумлении. Затем он резко шернулся и посмотрел на дверь. Ему показалось, он услышал снаружи чьи-то шаги.
— У нас мало времени, — сказал русский, понижая голос. — Как они узнали, что я буду на этом турнире? Никто не знал, что я приеду.
— Они знали, — сказал Фиске, глядя на русского безумными глазами и непрерывно дергая кольцо. — О Господи, твоя воля! Говорил я им, что не смогу сделать это! Говорил, что все провалю!
— Оставьте кольцо в покое, — строго сказал Соларин. Он схватил Фиске за руку и вывернул ее. Лицо англичанина исказила гримаса боли. — Что за формула?
— Формула, которая была у вас в Испании! — выкрикнул Фиске. — Формула, которую вы поставили на кон в игре! Вы сказали, что отдадите ее любому, кто победит вас! Вы так сказали! Я должен был выиграть, и вы отдали бы мне ее!
Соларин недоверчиво уставился на Фиске, потом отпустил его руку и отступил назад. Он рассмеялся.
— Вы так сказали, — грустно повторил Фиске, предпринимая попытку снять кольцо.
— Да нет же! — Соларин откинул голову назад и расхохотался до слез. — Мой дорогой Фиске! — проговорил он, икая от смеха. — Это не та формула! Эти тупицы все неправильно поняли! Вы были пешкой в руках прохиндеев. Пойдемте отсюда и… Что вы делаете?!
Развеселившись, он не заметил, как Фиске, все больше и больше теряя контроль над собой, продолжал предпринимать попытки освободиться от кольца. Внезапно он одним резким движением сдернул устройство с пальца и бросил в пустую раковину. При этом он громко всхлипывал и выкрикивал:
— Не буду! Не буду!
Едва увидев кольцо, валяющееся на дне пустой раковины, Соларин метнулся к двери и начал отсчет. Один. Два. Он толкнул дверь и выскочил наружу. Три. Четыре. Одним махом преодолел ступени, промчался через маленькое фойе. Шесть Семь. С размаху открыв входную дверь, вывалился во дворик, преодолел его в шесть прыжков. Восемь. Девять. Он сделал глубокий вдох и кинулся на булыжную мостовую. Десять. Руками Александр прикрыл голову и зажал уши. Он ждал. Однако взрыва не последовало.
Он опасливо выглянул из-под руки. Перед носом у него наблюдались две пары ботинок. Соларин поднял голову и увидел над собой судей, которые в изумлении смотрели на него.
— Гроссмейстер Соларин! — сказал один из них. — Вы не ушиблись?
— Нет, я в полном порядке, — ответил он, поднимаясь на ноги и начиная отряхиваться. — Гроссмейстеру Фиске стало плохо в туалете. Я как раз спешил за врачом. Споткнулся. Боюсь, эти булыжники очень скользкие.
Странно, думал Соларин. Выходит, он ошибался, предположив, что в кольце бомба. Впрочем, могло быть и так, что для того, чтобы она сдетонировала, мало просто сдернуть кольцо с пальца. Но наверняка утверждать что-либо было невозможно.
— Нам лучше пойти и посмотреть, чем мы сможем помочь ему, — сказал судья. — И почему мистер Фиске пошел в туалет в канадском клубе? Почему не воспользовался одним из туалетов «Метрополитена»? И почему не обратился к врачам?
— Он очень гордый, — заявил русский. — Несомненно, он не хотел, чтобы кто-нибудь видел, как ему плохо.
Судьи пока не догадались спросить Соларина, что он сам делал в это время в туалетной комнате. Один на один со своим оппонентом.
— Ему очень плохо? — спросил другой судья, когда они втроем шли к канадскому клубу.
— Просто желудок разыгрался, — ответил русский. Возвращаться туда было неразумно, но другого выхода у него не было.
Трое мужчин поднялись по лестнице, и один из судей открыл дверь мужского туалета. Вернулся обратно он очень быстро и при этом тяжело дышал.
— Не смотрите! — сказал он.
Судья был бледен как смерть. Соларин оттолкнул его и заглянул в комнату. В туалетной кабинке на собственном галстуке висел Фиске. Лицо его почернело от удушья, а голова была вывернута под таким углом, что не оставалось сомнений: шея несчастного сломана.
— Самоубийство! — сказал судья, который предупреждал Соларина, чтобы тот не смотрел.
Судья нервно потирал руки, как делал это Фиске всего несколько минут назад. Когда был жив.
— Среди шахматистов это не редкость, — сказал другой судья и смущенно осекся под яростным взглядом Соларина.
— Нам лучше позвать врача, — добавил первый. Соларин подошел к раковине, куда Фиске бросил кольцо.
Кольца там больше не было.
— Да, давайте позовем врача, — поддержал он.
Однако я об этих событиях ничего не знала. В это время я сидела в фойе, дожидаясь возвращения Лили, чтобы приступить к третьей по счету чашке кофе. А если бы все описанное выше стало известно мне чуть раньше, возможно, что событий, которые последовали за этим, не произошло бы вовсе.
С тех пор как был объявлен перерыв, прошло сорок пять минут. Меня уже тошнило от кофе. «Что же происходит?» — гадала я. Наконец появилась Лили и заговорщицки мне улыбнулась:
— Представляешь, в баре я налетела на Германолда, он выглядел так, словно постарел лет на десять, и о чем-то разговаривал с врачом. Мы должны поскорее уходить отсюда, дорогая. Сегодня игры не будет. Они собираются объявить об этом через несколько минут.
— Фиске действительно заболел? Может, поэтому он играл так странно.
— Он не болен, дорогая. Он уже выздоровел. Правда, могу добавить, что несколько неожиданным способом.
— Он сдался?
— Можно и так сказать. Он повесился в мужском туалете, как только начался перерыв.
— Повесился? — сказала я. Лили шикнула на меня, кое-кто начал оглядываться на нас. — О чем ты говоришь?
— Германолд сказал, что Фиске испытал слишком большой стресс. У доктора на этот счет свое мнение. Он заявил, что человеку весом сорок фунтов тяжело сломать себе шею, повесившись на перегородке высотой шесть футов.
— Мы можем бросить кофе и уйти отсюда?
Я продолжала думать о зеленых глазах Соларина и о том, как он склонился надо мной. Я вдруг почувствовала себя нехорошо, мне захотелось глотнуть свежего воздуха.
— Прекрасно! — сказала Лили громко, чтобы все слышали. — Давай поспешим, я не хочу пропустить ни секунды этого захватывающего матча.
Мы быстро пересекли комнату, но, когда добрались до вестибюля, на нас набросились двое репортеров.
— О, мисс Рэд! — начал один из них. — Вы знаете, что происходит? Продолжат ли сегодня игру?
— Нет, игры не будет, пока вместо Фиске не приведут дрессированную обезьяну.
— Вы невысокого мнения о его игре, не так ли? — заметил другой репортер, что-то записывая в блокнот.
— Я не могу ничего сказать по поводу его игры, — ответила Лили. — Я всегда думаю только о своей собственной игре, как вы знаете. Что же касается матча, — добавила она, прокладывая дорогу к двери и оставляя репортеров позади, — я видела достаточно, чтобы не сомневаться в том, какой будет финал.
Мы с Лили проплыли через двойные двери и устремились вниз по склону на улицу.
— Ад и преисподняя! Где же Сол? — воскликнула Лили. — Вообще-то машина должна ждать меня перед входом. Сол отлично знает об этом.
Я посмотрела вдоль улицы и увидела огромный «роллс-ройс» Лили в конце квартала, на перекрестке с Пятой авеню. Я указала на машину.
— Великолепно! Еще один штраф за парковку в неположенном месте, только этого мне не хватало, — сказала Лили. — Давай уберемся отсюда до того, как эта проклятая толпа ринется наружу.
Она схватила меня за руку, и мы побежали по улице навстречу холодному резкому ветру. Когда мы добрались до перекрестка, я разглядела, что машина пуста. Сола нигде не было видно.
Мы перешли улицу, оглядываясь по сторонам в поисках нашего шофера. Когда же подошли к машине, выяснилось, что ключ торчит в замке зажигания, а Кариока пропал.
— Поверить не могу! — возмущалась Лили. — За все годы службы Сол ни разу не оставлял машину без присмотра. Где, к дьяволу, он может быть? И где моя собака?