— Ты нужен ему.
Ему нужна она. Мне нужна она.
— Она бы этого не хотела, Джош, — вымученно выдает мама сквозь едва сдерживаемые рыдания.
Она добивается моей реакции, но не такой, какой ожидала, или, если бы мой разум был как у адекватного. Не такой, какой она заслуживает.
— Она? Она? — почти ору я, подскакивая на матрасе, и заставляя мою мать отпрянуть в шоке.
— У нее есть гребаное имя, мама. Лора. Лора. Я хочу услышать, как ты произносишь его. Л-О-Р-А.
Встаю и подхожу к ней, впившись взглядом в лицо женщины, которая меня родила, дала мне жизнь и всегда беззаветно меня любила. Я не обращаю внимания на боль, отражающуюся на ее знакомом любящем лице морщинками чистого горя, и продолжаю использовать ее как грушу для битья.
— Почему ты не можешь произнести ее имя, мама? Потому что ее здесь нет? Ты думаешь, я этого не знаю? Ты думаешь, я не знаю, чего хочет моя жена?
Моя мать встает рядом с туалетным столиком и, пятясь назад, натыкается на маленький мягкий пуфик, ее выразительные глаза, так похожие на мои, широко открыты. В них стоят слезы, а переполняющее их опустошение пронизано изрядной долей страха.
— Не смей приходить сюда и говорить мне, чего хочет моя жена. Ты слышишь меня? Понимаешь, что я тебе говорю?
Я знаю, что пугаю ее, но мне все равно.
Мне хочется, чтобы она ушла из этой комнаты. Хочется, чтобы ее слова не достигали пределов моего слуха. Желаю, чтобы она прекратила смотреть на меня своими проницательными глазами, и чтобы ее густая, как сироп, тревога перестала липнуть к моей коже.
— Убирайся, — требую я лишенным эмоций голосом. — Уходи из этого дома, забирай детей, если хочешь, а если не хочешь, оставь, мне все равно.
Сверлю ее взглядом, ожидая, что до нее дойдут мои жестокие слова. Внимательно наблюдаю, как мать борется с собой, чтобы удержать свою потребность встряхнуть меня, влепить пощечину или утешить.
— Джош, — раздается строгий голос из открытой двери.
Айзек.
— Выведи ее, Айз. Выгони всех из моего дома, и пусть все оставят меня на хрен в покое.
Мои слова могут быть адресованы ему, но взглядом я ни на минуту не прерываю связь с мамой. Не двигаясь, гляжу, как она проигрывает битву со слезами, которые крупными каплями собираются на ее нижних ресницах. Прозрачные струйки боли рисуют дорожки на ее мягких щеках.
Но, как и прежде, я ничего не чувствую.
Она моргает, еще больше горячих рек боли текут из темно-карих глаз.
— Мы любим тебя, Джош, — надтреснутый голос звучит из ее дрожащих губ. — Любую мерзость по отношению к нам и любую попытку обидеть нас мы примем спокойно и не будем судить тебя за эти поступки. Мы не станем говорить тебе, что твоя злость необоснованна. И не будем настаивать на том, чтобы ты отпустил свою боль. От горя нет лекарства, — признается моя мать и неуверенно протягивает руку, чтобы прикоснуться ко мне, но я делаю шаг назад, наблюдая, как женщина безвольно опускает ее вдоль тела.
Бросаю быстрый взгляд на дверь и вижу, что там никого нет, скорее всего, Айзек ушел, увидев горящий тревожный сигнал на радионяне, поэтому перевожу глаза обратно на обеспокоенное покрасневшее и опухшее от слез лицо моей матери. Я не испытываю угрызений совести, зная, что за моим ребенком ухаживает другой мужчина. И не испытываю никакого сочувствия к женщине, стоящей передо мной. Не чувствую абсолютно ничего.
У меня внутри абсолютная пустота.
— Единственное, что ты можешь делать, это скорбеть. Сколько посчитаешь нужным, никто не будет ограничивать тебя во времени. Если мы можем сделать для тебя хоть что-нибудь, сынок, позволь нам это сделать, — заканчивает она.
Не дожидаясь, когда я еще раз потребую, чтобы она ушла, моя мать медленно направляется к двери. Женщина поворачивается ко мне спиной, когда переступает через порог и идет дальше по коридору, тихо закрыв за собой дверь.
Я стою, все также ничего не чувствуя, словно под наркозом.
Совсем один.
Горящие огоньки уже не распаляют во мне злобу.
Мудрые слова совсем не давят на мою сверхчувствительную кожу.
Ощущая тяжесть в руках и ногах, я забираюсь обратно в постель, где все пропахло ей. Я закрываю свои воспаленные и зудящие веки один раз, второй, третий. Мое тело огибает ее призрачный образ, чувствует жар ее кожи, ощущает, как ее волосы щекочут мое лицо, чувствует умиротворенное дыхание крепкого сна…
Я жажду этого момента на грани сна, когда все ощущается достаточно реальным, и есть возможность погрузиться в сон, где она встретит меня с улыбающимися глазами.
Лора улыбается.
И я улыбаюсь в ответ.