Простое прикосновение излечивает что-то внутри меня.
Неужели это, первый раз, когда я приласкал свою дочь за последние восемь недель?
Стыд омывает меня нездоровыми волнами.
Да. Это первый раз, когда я прижал ее к себе и позволил наслаждаться моей лаской.
Я плохой отец.
Эгоистичный идиот, который безуспешно пытался утонуть в своих снах. Проблема в том, что утро всегда наступает и уносит их прочь.
Здесь и сейчас, с собственной дочерью на руках, я испытываю первую настоящую эмоцию, чего не случалось ни разу за последние два месяца.
Треск раздается из радионяни в прихожей, мигание зеленых индикаторов в сопровождении тихого кряхтенья предупреждает о том, что малыш проснулся.
Теплота, спящая в моем сердце и смягчающая его, испаряется, ледяное бесчувствие возвращается обратно и наполняет мои вены арктическим холодом.
Как бы сильно я не отдалился от Айви, понимаю, что к нему отношусь еще хуже. И ничего не могу с этим поделать.
Он здесь.
А она нет.
Из-за него она умерла.
Глупое решение, которое Лора держала от меня в секрете, поставило его жизнь превыше нее. Я не могу простить ее за это, но боль от ее потери затмевает всю злость по отношению к ней. Бесполезно ненавидеть мертвую женщину, если ты все еще любишь ее больше всего на свете.
Но я могу ненавидеть его.
Смотрю на маленькую жизнь, которую мы сотворили, и все, что вижу — смерть. Вижу ее бледную безжизненную руку в своей. Я вижу тело своей жены как будто в бреду — ее глаза закрыты, а лицо очень красивое когда она спит. Но Лора не спит. Она умерла. Лежала холодная в моих руках. Я обнимал ее, но Лора не обняла меня в ответ. Руки безвольно повисли, а ноги налились тяжестью.
А теперь она пепел на ветру.
Развеянный на склоне холма.
Летящий в небеса.
А он кричит изо всех сил, требуя ласки, еды, внимания, и это оглушает.
Я прижимаю Айви к себе, когда она пытается вырваться, испытывая необходимость в этой связи с чем-то хорошим, с чем-то реальным.
Физически я никогда не причиню ему боли. Мне это известно. Я это знаю. Но каждый раз, когда вынужден прикасаться к нему, то становлюсь отрешенным. Мысленно отключаюсь от этого момента, как при любой другой работе по дому — когда мою посуду, стригу газон, выношу мусор — эта работа, которую нужно делать, но выполняя ее, ничего не чувствую.
Я разумный и адекватный человек. И знаю, что не должен испытывать такие чувства по отношению к маленькому беспомощному малышу. Но мне просто все равно. Абсолютно. И это превращает меня в самого плохого человека на земле.
— Папочка, — снова начинает Айви, повышая голос под громкий плач своего брата. — Мы можем позвонить дяде Айзу, чтобы он смог помочь Алтурру перестать плакать?
— Да, принцесса Айви. Думаю, это отличная идея. Иди и надень свои новые розовые резиновые сапожки, а я позвоню дяде Айзу. Встретимся на кухне через пять минут, хорошо?
— Хорошо, папочка, — соглашается она, поднимая голову и улыбаясь мне, прежде чем ослабить хватку на моих ногах и поспешить за коробкой в чулане под лестницей.
Я смотрю, как она исчезает и вытаскиваю телефон из бокового кармана, не обращая внимания на множество сообщений и пропущенных звонков ото всех. От моей матери, с работы, от Джейка, Нейта. Даже Эмма и Кэри пытались звонить и не дозвонились. Я не хочу иметь дело ни с кем из них.
Отклонив все их попытки легким прикосновением пальцев, я пролистываю свои контакты, останавливаясь на имени Айзека, меня коробит от криков Артура, которые становятся все громче и пронзительнее.
Сомневаюсь всего лишь секунду, вспомнив, что я практически вышвырнул своего брата из этого дома вчера вечером. Я сказал ему уходить и не возвращаться. Обвинил в том, что Айзек сует свой нос в то, что его не касается. Я сказал все это своему брату после того, как он спал последние несколько недель на моем диване или на полу в спальне Айви. Он оставался в этом наполненном горем доме, чтобы позаботиться о моих детях. Чтобы кормить их, мыть, одевать и утешать. И быть уверенным, что я ем и пью достаточно для функционирования моих внутренних органов.
Он был нашим спасителем, а я выкинул его, как мусор.
Пальцем нажимаю на значок вызова звонка, и подношу телефон к уху, слушая, как происходит соединение, и раздается гудок, а потом еще и еще, и еще, но он не берет трубку.
Айзек не отвечает, однако меньше, чем через тридцать секунд открывает входную дверь запасным ключом и с опаской входит в дом. Он останавливает взгляд на мне, а потом поворачивает голову на крики Артура. Его волосы — спутанный беспорядок, а на лице видны следы ото сна. Он выглядит так, будто его впечатали во что-то твердое и неприятное.