Один за другим перечитывал я ребячьи дневники. Было в них много такого, что я видел своими глазами, а было и то, что ускользнуло от меня и прошло стороной. Когда мы приедем в Душанбе, я попрошу напечатать лучшие дневники. И править в них ничего не надо. Пускай будут такими, как есть, потому что настоящая правда дороже всего на свете.
В дневнике Муслимы я подчеркнул рассказ о встрече с чабаном. Он коротенький. Его можно напечатать отдельно. «Я была в юрте чабана, — писала Муслима. — Он показал мне фотографию сына Аслана. Он совсем молодой и похож на моего брата. Аслан умер в госпитале от ран. Чабан отдал мне маленький ржавый осколок. Он был возле самого сердца Аслана. Мне было страшно брать в руки осколок. Я не знаю, может, он поржавел, а может, это кровь Аслана. Я боюсь войны. Я не хочу, чтобы она была».
Я не успел прочесть до конца дневник Муслимы. За окном, как вихрь, пронеслась какая-то очень знакомая личность. Хлопнули одни, затем вторые двери. Что-то грохнулось на пол и со звоном покатилось прочь. Секунда, и на пороге уже стоял Алибекниязходжа-заде. Рыжие волосы его торчали во все стороны, рубаха разорвана, а колени и локти перепачканы глиной. Он вбежал в комнату и закричал, заикаясь и размахивая руками:
— Александр Иванович, идите скорее! Игнат и Олим убиваются ножами. Я сам виноват. Я сам написал записку Муслиме. Скорее, рафик Нечаев!
Я знал, что Алибекниязходжа-заде трус и паникер. Но сердце мое похолодело. В последний день Игнат и Олим даже не разговаривали друг с другом. С людьми, у которых такая вражда, могло случиться все…
Я ринулся в дверь за Подсолнухом. По дороге, задыхаясь от бега, Алибекниязходжа-заде рассказывал. Все купались в озере. Потом Олим подошел к Игнату, сурово посмотрел на него и сказал: «Пойдем!» Игнат тоже сурово посмотрел на него и сказал: «Пойдем! Я не боюсь!» Игнат и Олим ушли в горы. Алибекниязходжа-заде видел у Олима нож с наборной колодкой. Такой нож был и у Игната. Игнату подарил его кузнец Ахад Давлятов. Подсолнух лично видел, как Олим вынул нож из кожаного чехла и попробовал его острие большим пальцем, как парикмахер трогает бритву, когда собирается брить.
Мы выбежали с Подсолнухом за околицу кишлака и увидели обоих мальчишек. Они шли по склону обрывистой горы, сложенной из серых растрескавшихся камней. Впереди Олим, а сзади, поправляя на поясе нож, карабкался вверх Игнат. Я приложил ладони ко рту и закричал. Мальчишки не оглянулись. Видимо, тут было больше чакрыма[15] пути. Игнат и Олим направлялись к плоской каменистой площадке. Внизу темнел провал. Исчезая и вновь появляясь на солнце, над бездной носились стрижи.
Наперерез тропке, по которой шли мальчишки, вилась еще одна. Она петляла меж высоких, покрытых пятнистым мохом камней, ныряла куда-то вниз и вновь легко и беспечно бежала по каменистому склону. Я измерил взглядом расстояние до Игната и Олима. Если я побегу по этой тропинке, не свалюсь в пропасть и не сломаю себе шею, я успею остановить мальчишек.
Я расстегнул рывком рубашку, чтобы легче было дышать, и припустил изо всех сил. Сзади, падая и спотыкаясь на камнях, бежал Алибекниязходжа-заде. Тропа забирала в гору круче и круче. Юркие камни вырывались из-под ног, увлекали за собой мелкую шумную гальку. Мальчишки были все ближе и ближе, я уже видел и пестрые узоры на тюбетейке Олима, и злосчастные ножи, которые грозно болтались на ремнях.
Впереди показался огромный камень. С верхушки снялся и нехотя замахал крыльями черный подорлик. Из трещины в камне рос цепкий жилистый куст джиды. Тропка огибала камень узкой, как лента, полоской. Это была даже не тропка, а какой-то ненадежный, ускользающий из-под ног карниз. Я схватился рукой за ветку джиды и, прижимаясь всем телом к камню, стал обходить его вокруг.
Ноги мои, наконец, коснулись твердой почвы. Я отпустил куст и оглянулся по сторонам. Куда же меня занесло? Тропка, по которой я с таким трудом вскарабкался на гору, сворачивала влево и бежала по холмам к пастбищу. Вдалеке темнела юрта чабана и бродили белые, с рыжими подпалинами овцы. От Игната и Олима меня отделяло длинное извилистое ущелье. В синей дымчатой мгле его плыл полосой волокнистый туман.
— Оэй! — крикнул я. — Оэй!
Эхо покатилось по ущелью, стихая и возникая вновь, будто там, среди скал, перекликалось в разных местах несколько человек. Не щадя голоса, я звал мальчишек. Они не слышали. Я нашел плоский юркий голыш и запустил его в каменистый склон на той стороне. Это была пустая затея. Камешек глухо тюкнулся об стену и полетел вниз.