— Ты записался вместе со мной на медицинский, Михай?
— Нет, Зарэ, я не записался на медицинский.
— Не будь дураком! После медицинского можно зашибать хорошие деньги.
— Нет, я не поступлю на медицинский.
Подходит поезд. Он забит до отказа — даже ступеньки и буфера облеплены народом. Люди еще не осели по своим местам. Для этого должно пройти еще немало времени.
— Пиши мне, Михай, — говорит мама.
— Обязательно.
— Как только приедешь.
Она вздыхает. Отчаяние, отречение или просто усталость. Она остается одна. И это ужасно — оставаться в одиночестве. Я знаю, что долго выдержать это невозможно. А я не скоро вернусь. Быть может, не вернусь никогда.
Кто породил между нами это отчуждение, мама? Портрет, написанный Мари? Ирина? Кто виноват?
Я целую ей руку, холодную, мертвую руку. Мама странно смотрит на меня. Поезд никак не уходит. Кто-то говорит, что он задерживается еще на десять минут. Мама молчит. Молчит и не сводит с меня глаз.
А я думаю о той тени, что встретил прошлой ночью, о девушке, которая тщетно убегает от своей тени.
— Ты тень.
— Возможно.
— Куда ты меня ведешь?
— Увидишь. Ты сказал, что сейчас я могу сделать с тобой все, что захочу. Завтра ты уедешь… И…
— И?
Она не объясняет, что будет завтра или позже. Я этого тоже не знаю. Не могу даже вспомнить, говорил ли я ей, что она может сделать со мной все, что захочет.
— Ты просто тень, — повторяю я, когда мы очутились в ее каморке.
— Возможно. Тень. Днем я тень, ночью — тень, но в эту ночь… В эту ночь я хочу быть такой, как мечтала когда-то.
Она угощает меня желтым, маслянистым, сладким вином. Снова наполняет стаканы. Спустя какое-то время говорит мне:
— Сейчас мне полагается быть печальной, сентиментальной. Завтра я лишусь тебя. Я знаю это и все-таки считаю, что жизнь прекрасна. По крайней мере, теперь…
— Так лучше…
Она поднимается и поворачивает черный выключатель на стене. Темнота укутывает нас. Ирина плывет по ней и обнимает меня.
— Люби меня.
Утром, сонная и усталая, она говорит мне:
— Можешь уйти. Я тебя больше не держу. Сейчас можешь уйти. Я снова стала тенью, как ты сказал. Ну иди, чего ты еще ждешь?
Наконец поезд трогается. Мама торопливо целует меня, еще раз напоминает о письмах. Теперь она та же мама, что и в ту ночь, когда я положил голову ей на колени и попросил рассказать сказку.
— Постарайся писать регулярно, ложись спать вовремя, не…
Зарэ облегченно вздыхает. Его родители остались на перроне, и их советы излишни. Никто их больше не слышит.
Ирина! Черная тень! Она стоит, прижавшись к стене. Я ясно различаю ее лицо.
А может быть, я ошибаюсь. Скорее всего ошибаюсь. И даже если это была она, то уже ничего нельзя сделать…
Поезд набирает скорость. Перрон остался где-то позади — с мамой, с родителями Зарэ и с той черной тенью, что прижалась к стене.
— Слушай, поступай со мной на медицинский. Там можно зашибать большие деньги…
Высохшие руки закрыли классный журнал и улеглись на него. Умер и классный журнал, а учитель сказал что-то, не знаю, что именно, но все смеются. Это не усталый, сдержанный, лающий, вымученный смех, а смех естественный, каким и должен смеяться человек.
Неужели и я смеюсь?
Перевод с румынского А. Садецкого.