Издалека, из-за гор, теряющихся в тумане, вырвался и прокатился по округе, наполняя воздух бесконечным металлическим воем, рокот самолетов. Было четвертое апреля. Первые соединения американских тяжелых бомбардировщиков летели через горы бомбить столицу и Плоешти. Великая драма перемещалась туда.
Перевод с румынского Ю. Воронцова.
ИОАН ГРИГОРЕСКУ
Что я бы мог рассказать о себе советскому читателю? Я имел счастье познакомиться с ним уже давно благодаря переводу и изданию на русском языке двух моих книг рассказов — в 1959 году «Кинематограф Мадагаскар» и в 1961 году «Птица Феникс». В Бухаресте выходит моя двенадцатая книга, на экранах будет показан седьмой фильм, снятый по моему сценарию. Мне сейчас сорок два года, а мечтаний столько же, как в тот год, когда мне едва исполнилось двадцать и я входил в двери московского Литературного института имени Максима Горького. Старушка-привратница встретила меня, незнакомого ей человека, вопросом: «Вы куда, молодой человек?», а я ей ответил: «В литературу». У меня тогда были грандиозные планы — свои книги я мыслил только трилогиями, завидовал славе поэтов Евтушенко, Роберта Рождественского и Виноградова и преклонялся перед своим преподавателем Константином Георгиевичем Паустовским, у которого учился в течение пяти лет.
Я родился в 1930 году в столице румынской нефти — Плоешти, в семье нефтяника, и все, о чем я писал в первых своих произведениях, было связано с жизнью моего родного города, с трудом и борьбой нефтяников, среди которых я вырос. Позже, по окончании высшей школы мне привелось много путешествовать по земному шару, и это ошеломляющее приобщение к миру, в котором мы живем, наложило нестираемый отпечаток на мое творчество. Оно убедило меня в том, что наша эпоха больше нуждается в документальной литературе, чем в вымысле, порожденном медленным и глубоко личным переосмыслением фантазии человека, который только воображает себе мир. Я прошел трудную и требовательную школу очерка, что было отмечено и моим учителем Паустовским, который в предисловии к русскому изданию моей книги «Птица Феникс» писал: «Григореску, вплотную прикасаясь к жизни во всех ее аспектах — от героического и трагического до совершенно обыденного, — всюду находит те резкие детали и те верные обобщения, без которых немыслимо существование настоящей большой литературы. Быстрый глаз и уменье схватывать почти на лету житейский материал — ценные качества писателя. Ими вполне обладает Григореску».
Я должен признаться, что эти строки, написанные моим любимым учителем, меня глубоко взволновали. Но эта оценка не только льстит моему самолюбию, она возлагает на меня новые обязанности. Я действительно должен добиться того, чтобы своими произведениями не опровергнуть слова человека, старавшегося никогда не давать оценок художественного творчества. Впрочем, в искусстве оценки всегда рискованны. После некоторых писателей, прославленных в печати критикой, так часто ничего не оставалось, что любой взыскательный человек должен быть максимально осторожным в своих оценках. Я был бы счастлив, если бы мог показать своему учителю одну из моих последних книг, вышедших в Бухаресте, «Другая смерть» или мой том о соприкосновении с миром, в котором мы живем, озаглавленный «Зрелище мира». К сожалению, хорошо известно, почему я не могу этого сделать. Но в глубине своего сознания я посвятил эти книги памяти своего учителя.
Несколько художественных фильмов, поставленных по моим сценариям, шли и на советских экранах: «У улиц есть воспоминания», «Квартал веселья», «Под землей», «Кенарь и вьюга», «Феликс и Отилия». Кинематография притягивает меня, но не настолько, чтобы я отказался от публицистики и художественной прозы. Писатель может быть полезным в создании фильма, но у писателя свои специфические средства выражения. Я буду работать для кино, радио и телевидения, но главным образом я буду писать книги. Только так я смогу ответить старушке-привратнице, спросившей меня: «Вы куда, молодой человек?»
Ноябрь 1972 г.
Бухарест
КОНДОР
Это была хищная птица, не внушавшая ничего, кроме страха. Королевский кондор с Кордильер, с твердым, как кремень, изогнутым в виде ятагана клювом, крючковатыми когтями и серыми с золотым отливом крыльями, одевавшими его, словно стальные латы. Голую шею покрывали сине-алые, как у индюка, бусинки, напоминавшие капли крови и пота, застывшие на продубленной ветрами коже. На лысой, скошенной спереди голове красовался желтоватый круглый хохолок, как корона властителя птичьего царства.