Несколько дней смотреть на Бомбю я не мог, мне было тошно его видеть. Я глядел на Бомбю только на манеже и во время бесконечных скачек по раскисшим в эту раннюю весну дорогам и полям, но взгляд мой невольно задерживался на его заду, идеально слитом с седлом. Как я этому ни противился, передо мной то и дело вставала картина — Бомбя с довольным видом поглаживает себя по крепким, ладно скроенным, как у древнегреческих статуй, ягодицам. Естественно, что, найдя в его словах убедительное обоснование своей беспомощности, я полностью разделял его точку зрения в отношении главного источника успехов: «В верховой езде все зависит от…»
Порой, примирившись с этим объяснением, я успокаивался и даже чувствовал удовлетворение, превосходство, но чаще всего, выслушивая замечания и попреки майора, которые, как и внеочередные наряды, все в большем количестве сыпались на меня, я болезненно ощущал комплекс своей абсолютной неполноценности. Как бы то ни было, но проблема эта овладела мной полностью, до абсурда, и меня особенно мучала и глубоко оскорбляла мысль, как могут мои идеи и жизнь вращаться хотя бы минуту вокруг крепко сбитого кавалерийского зада.
Наконец весна полностью вступила в свои права, а весной, что бы то ни было, все выглядит по-иному. По школе разнеслись слухи, что вскоре начнется прием в Бухарестскую военную академию, и надежда на реабилитацию моего интеллекта или, точнее, восстановление его в высших и естественных правах основательно поддерживала меня, особенно во время ночных нарядов в конюшне. Чтобы подняться в собственных глазах, я позволил себе подтрунить над Бомбей, не придавая значения смехотворному и глупому способу, с помощью которого я решил удовлетворить свое тщеславие. Я предложил ему поехать вместе со мной сдавать экзамены в академию, добавив с недостойным и коварным легкомыслием: «Если что-нибудь будет не так и ты запутаешься, я тебе подскажу…» Бомбя ответил мне неожиданно бойко, без обычной улыбки и даже несколько механически, как обычно говорят ограниченные люди, когда хотят выразить одну из редких, но непреложных для себя истин:
— Не поеду… К чему мне ехать? Скоро лето. Я буду нужен майору. Он пошлет меня на соревнование, а оттуда и попаду в Бухарест, и увидишь, чего там добьюсь, без образования и лишней мороки, как вы… — После этого обобщения он замолчал.
— Значит, не поедешь? — настаивал я, чтобы выжать хоть что-нибудь из этой игры, которая развивалась не совсем так, как мне бы хотелось. — Здесь останешься?..
— Не останусь… Кто тебе сказал, что останусь, не вечно же мне быть конюхом. Я обязательно должен выдвинуться, понимаешь? — И он посмотрел на меня менее равнодушно, чем обычно. — Того, что есть у меня, нет ни у кого во всей стране… И даже за границей. Хоть ты и не пожелал взглянуть, но можешь и так поверить…
— Верю… — тут же согласился я, вспомнив о сцене в бане.
— Вот поэтому-то мне и не нужна ваша академия, — просто заключил он, глядя прямо перед собой.
Летние планы Бомби, которым я не придавал значения, считая их смехотворными, осуществились с поразительной точностью всего за несколько месяцев, с марта по июнь. Майор уже не мог больше обходиться без Бомби; он брал его с собой на разведку новых стрельбищ, они вместе совершали увеселительные прогулки галопом по аэродрому в окрестностях города и возвращались на взмыленных, загнанных лошадях. Во время конных переходов Бомбя ехал теперь справа от майора, и никому не приходило в голову протестовать. При взятии любых сложных естественных преград первым, кто преодолевал их — в качестве примера или в подтверждение своих неоспоримых прав, — был Бомбя. Вполне естественно, без всяких намеков на собраниях, Бомбе стали предоставлять всевозможные льготы. Эволюция эта достигла апогея в последнем месяце перед национальными соревнованиями в П.
В течение нескольких длинных послеобеденных часов генерал Джеорджеску-Лотру как зачарованный любовался Бомбей на манеже, восклицая время от времени: «Браво, смельчак! Браво, крепыш!» После этого триумфа Бомбя стал пользоваться особым режимом: он больше не выполнял обязанностей конюха, спал всю ночь, не чистил картошку, не вскакивал вместе со всеми в пять утра на зарядку, выходил, когда ему хотелось, из казармы, и в довершение всего он ни с того ни с сего получил трехдневный отпуск.
Уезжая домой, Бомбя посмотрел на меня свысока со своей обычной улыбкой: «Ну что я тебе говорил?» Вернулся Бомбя с опозданием на целый день, но к нему никто не придрался.
— Что они могут мне сделать? — спокойно сказал он. — А соревнование кто им выиграет? Разве им найти такого наездника, как я. Ни у кого нет такого… — И он принялся с удовлетворением ощупывать собственный зад.