— Пей, Илие, ты постарше. У меня, — сказывает, — пять лет назад был вестовой, Илие Забава. Я, бывало, говорю ему: ты свою фамилию, Илие, лучше и не вспоминай, слышь? У меня тут не позабавишься. Погиб зазря, на Мокринском полигоне. Всю жизнь буду жалеть, что приказал ему подержать моего коня. Кто бы мог подумать, что конь испугается и понесет, а Илие не выпустит из рук уздечки. Конь протащил его так, что они оказались недалеко от мишеней. Одна шальная пуля — и всем забавам конец. Я много месяцев терзался, очень мне его жалко было. С тех пор верхом не езжу, потому как считаю себя виновником его смерти.
Потом капитан сказал:
— Сегодня, Илие, я дам тебе увольнительную, оформлю отпускной билет на три недели. Повидаешь детей, жену, родичей. Только помни, опаздывать нельзя. Как тут все сложится — дело темное, и вернуться надо вовремя. Военно-полевой суд по головке не гладит. Да и путь у тебя неблизкий. Я дам тебе денег, возьмешь билет на скорый поезд. Скорым поезжай, понял?
У меня прямо ноги подкосились. А господин капитан на меня даже и не смотрит. Видать, он в мыслях говорил не со мной, а с тем, с другим Илией. Снова, теперь вместе, мы поднимаемся в его комнату. Он берет бумагу, ручку и пишет приказ. Потом дает мне увольнительную и немного денег.
— Возьми сухой паек на три дня. Ничего особенного, правда, у нас нет. Сухая колбаса, соленая брынза и черствый хлеб. А теперь сядь. Меня ты, может быть, больше не увидишь. Я сегодня уезжаю в полк. С офицерской школой покончено. Все, баста. У меня тоже есть приказ об отъезде. Только я еду не домой. Все очень осложнилось, Илие. Ужасно все осложнилось. Наш полковник не купит теперь поместье у Солиома, теперь оно ему, это поместье, ни к чему. Преподаватель немецкого смылся, и курсантам больше не с кем болтать по-немецки. Чудной был мозгляк! Обучал по собственной методе, по принципу — слово и жест. Будто он не преподаватель вовсе, а фокусник. А ты, Илие, смотри в оба и помалкивай. Ничему, главное, не удивляйся. Будем живы, даст бог, увидимся, неясно только когда. Но когда-нибудь же война да кончится.
И вдруг я понял, что этот сильный, красивый мужик совсем одинок. Я знал, что ни жены, ни детей у него нет, родители далеко, в деревне, братьев жизнь раскидала, а он сейчас на перепутье, и ему страшно решиться, ведь с ним рядом нет никого. Никто его не провожает, никто не ждет. Получил приказ отправляться на фронт, такой же, как те, что ушли на передовую еще весной.
— Теперь ступай, — коротко приказал он.
Я слышал, как капитан палил себе самогону, того, красного, огненного и залпом выпил.
Стало мне все проясняться только в Араде на вокзале. Лучше бы мне его не видать, этот проклятый вокзал… Меня там арестовали, и, пока разбирали что да как, поезд ушел. Переночевал я в товарном вагоне. Утром пожилой железнодорожник объяснил мне, что состав, который мне нужен, отправят не скоро, случилось что-то серьезное, и будут отправлять только санитарные поезда и эшелоны с оружием и боеприпасами. Вокзал битком набит немцами. Куда податься? Вот, думаю, бедному жениться — ночь коротка. Как быть? Пошел за советом к железнодорожникам. Они меня выслушивают и пожимают плечами. Сами ничего толком не знают, все смешалось, перепуталось, кругом ералаш. Поезда сталкиваются, застревают на станциях, сутками торчат на полустанках. Угля нет, паровозов не хватает. Встретил я двух солдат, таких же, как я, бедолаг, они тоже искали попутный поезд. Один — отощалый, обросший, только что вышел из госпиталя, другой искал свою часть, он слышал, что она где-то в районе Дева. Этот все время икал и тянул слова, будто ему лень их выговаривать. Наконец видим состав, вроде бы готовый к отправке. Выясняем, пойдет ли. Пойдет, только никто нас туда не возьмет: он везет боеприпасы и строго охраняется. Ну, будь что будет! Пробрались мы в вагон и спрятались под брезентом. Вот тебе и скорый, шутил я, вспоминая господина капитана. В Симерии остаемся вдвоем: тот, который икал, слез. Дальше еду только с бородатым. Он пробирается в Плоешти, куда перебросили его зенитную батарею. Жалуется, что его не долечили. Не знаю, что у него была за болезнь, только он все хватался за поясницу. Сам он городской, мастеровой. В армии стал оружейником. Плохи его дела. Мне-то дали отпуск, и есть куда ехать! А ему ехать некуда. Его домик разбомбили еще в апреле. Никаких вестей от родных нет, может, они уехали до бомбежки, а может, и нет…
— Сиди дома, пока можешь, — посоветовал мне бородатый. Повезло тебе с этим капитаном! Он, конечно, размяк. Это точно. Потому что сам уезжал на фронт. Ты думаешь, легко вот так уезжать, мало ли что тебя ждет. А ты уж сиди дома. Пережди. Недолго осталось. Запомни, что я тебе говорю. Немцев зажали в клещи. Они выдохлись и хотят, чтобы и нас доконали.