Трижды французы пытались штурмовать его, но всё тщетно. Австрийцы убивали французов, и вместе с ними каждую их попытку. Наполеон, взяв знамя, сам бросился на мост, а Монро, несколько адъютантов и солдат бросились помогать ему. Был успех. В прошествии трёх суток Наполеон разбил Йозефа Альвинци. Хотя, это было слишком опасно для Наполеона, но он показал своим солдатам храбрость, став для них примером ярости, воплощением Люцифера на лошади, со знаменем в руках.
Но не всё было так хорошо у Монро. В атаке на мосту ему в бедро попал австрийский свинец, отлитый специально для него. Рана была сквозная. Сперва Монро не чувствовал боли, продолжал наступать, кричать, рваться с мушкетом по ту сторону моста, но нога отказалась подчиняться, и он упал, едва не задавим ногами своих же. Он откатился к краю моста, и увидел ярко-красное пятно на бедре, и видел, как кровь быстро расходилась по штанине. «Ерунда!» - пронеслось у него в голове. Нет-с, не ерунда. Встать он не мог, хотя и отчаянно пытался. Потом пришла подруга всей его жизни – госпожа Боль, со своей милой подругой, имя которой Страдание. Вот за ними идёт и Отчаяние.
Он застонал, начал кричать, но солдаты бежали дальше, рвались в бой как спущенные с цепи Церберы.
Вдруг, рядом с ними, словно идя сквозь толпу, он увидел женщину. Красивую черноволосую девушку. Он видел её раньше, видел, знал её, но никогда не мог понять – кто она такая? И она пропала. Видение? В любом случае, это можно спихнуть на галлюцинации. Это была не Элиза.
Наконец, двое солдат подняли его и оттащили с места боя. Они тащили его, а он припрыгивал на другой ноге. С него стянули штаны, и наложили кое-какой жгут выше раны. Саму рану продезинфицировали, как это позволяла полевая медицина, и перебинтовали. Монро стонал от боли, разрывался, хотелось кричать что есть сил, но последнего он не делал, а пытался стоически переносить боль, издавая лишь стоны. Вот сейчас его душевные страдания притихли, им на смену пришла боль физическая. Как знать, может он только из-за неё и шёл на войну? Монро знал ответ.
Как бы там не говорили философы, но боль физическая отвлекает от боли душевной, и вносит не менее опасные проблемы в жизнь, ничего не меняя, а только чередуясь с той, другой болью. Хотя бы временно, но душевные порывы утихали в боли и крови. Временно.
Ему дали выпить какого-то настоя, вкололи что-то, что напоминало кипяток, но через минуту ему стало легче, и он стал чувствовать себя как перед сном. Спустя ещё пару минут он погрузился в сон. Кровь стала утихать, а позже и вовсе перестала бежать.
Монро не дожидался окончания Итальянской кампании. Его отправили лечиться домой. Он ехал долгой дорогой, в повозке, рядом с мертвецами и ранеными, которые ехали то на свои же похороны, а те, кому не повезло, как Монро - ехали домой, к родному очагу. Он думал, что отправится к родным, но быстро отбросил эту мысль, надеясь пожить у Арно. Идея ему понравилась, да и Арно был бы не против.
Он думал, как повезло этим мёртвым и белоснежным людям. Они встретили свою смерть. Они обрели покой. Отчего же он, Монро, должен страдать? В любом случае, он ехал домой, переполненный от разных историй. Ему хотелось выпить хорошего кипрского вина и помыться.
Все эти люди, в бинтах и ранах, поняли что такое война, и кто такой Наполеон. Ни за что они больше не отправятся вновь на поле брани. Теперь же они в родные железные леса, и эта мысль вызывала странные улыбки на их изморённых лицах, чертовски веселя их и согревая, рядом с холодными мертвецами, некоторые из них начинали уже вонять и разлогаться.
Глава 5
Так сладок мёд, что, наконец, и гадок:
Избыток вкуса отбивает вкус.
Hе будь не расточителем, ни скрягой:
Лишь в чувстве меры истинное благо.
Уильям Шекспир
Стоял день 1796 года. Монро лежал в постели, но ничего подобного из того, что он увидел вокруг себя – память не могла воскресить. Комната была небогатая, но выполнена с эстетической ноткой вкуса. Вокруг стояла мебель, а на ней сухие розы. В комнате пахло сиренью. Он был укутан в чистые одеяла и бельё; он и сам был чистым, словно только принял ванну. Монро точно знал, что они, раненные, уже в Париже, но это был не госпиталь. По его расчётам он должен был лежать у себя дома, но это определённо не его дом. Он проснулся оттого, что лучи солнца падали ему на лицо, и ярко освещали тёмную комнатку. Но ещё ото сна его оторвало другое; кто-то играл на дорогом рояле. Это был определённо дорогой и громоздкий рояль, он знал это, ведь только от таких роялей идёт такой тонкий и громкий звук игры. Игра была изысканна, а композиция наполняла утро своими тёплыми звуками.