Элиза молчала. Она не подавала теперь никакого виду, никакого намёка. Даже улыбка сползла с её лица, и теперь оно стало просто милым, без той игривости и нотки лукавости.
- Я рад нашей встрече, и я чрезмерно счастлив! Вот сейчас, в этот момент, я по-настоящему жив.
Капли пота выступили на его лбу. Это была реакция нервов, подкреплённая вином и теплом из камина. Он с трудом перевёл свой дух, и ему стало хорошо; он сказал то, что должен был сказать, и сказал вовремя. Другого момента a priori не могло быть. По крайней мере, такого удачного и хорошего. Отец Гамлета ждал вопроса, а Монро сейчас, в такую же ночь, ждал её ответа.
- И я вас люблю, милый друг, - сказала она, и их губы соприкоснулись. – И я тебя люблю, милый мой.
***
Они ехали по длинным холмам, которые то обрывались быстрым спуском вниз, то так же быстро поднимались, отчего дорога их была извилиста. Потом они ехали просёлочной дорогой, которая была хотя бы ровной, но от быстрой рысцы лошади нога Монро болела, и ему было комфортнее ехать галопом. На нём была красивая шляпка; Элиза сказала, что франты так одеваются, и так красиво. Он не мог перечить этой богине. После долгих блужданий, они всё-таки выехали на горную дорогу. На его бедре, помимо раны, весела шпага, а с собой он имел, как всегда, свой любимый пистолет. Горные дороги не самые безопасные, но, как оказалось, Элиза любила кататься здесь, и черпать настроение, в погоне за Музой на своем Пегасе.
Они скакали вверх, по глине, перемешанной с камнями. Но, дорога была хорошая. На лошадях любая дорога была прекрасной. Несмотря на периодическую боль, он не имел права хотя бы один раз пожаловаться ей. Он стоически переносил нытьё своей ноги. Порой, заглядевшись на неё, он забывал о боли. Поэтому, он принял решение, не сводить с Элизы взгляда, когда она шла впереди, но когда она шла рядом с ним, он и вовсе не думал о боли, а болтал, восхищался природой, и просто дышал свежим горным воздухом. Спустя некоторое время, они приостановили лошадей. Они ехали теперь медленно, и Монро продолжал осматривать ездовой наряд Элизы. Во всём она была прелестна, как Венера.
Их путь перегородило упавшее дерево; нужно было спешиться, и обойти препятствие. Они приблизились на своих лошадях к месту, остановились так близко, что их локти соприкасались. Но, ни он, ни она не слазили с лошади. Он посмотрел на неё своим лукавым взглядом, а она улыбнулась, и смотрела на него так же. Их ладони соприкоснулись, и они наклонились друг к другу. На короткий момент, который показался вечностью, их уста снова сошлись в обжигающем поцелуе. Он крепко держал её ладонь левой рукой, а правая ласково обхватила её шею, и сквозь пальцы пробрались её волосы.
Они наслаждались поцелуем. Каждой его секундой. Каждый миг обожествлял их, возбуждал в их сердцах жизнь, которую они давно в себе усыпили, и ориентир которой временно был потерян.
Как только их уста разнялись, лошадь Монро попятилась, и встала на дыбы. Он посмеялся, но простил ей такую норовистость; тем более что момент она не прервала. Элиза кротко улыбнулась, и этот короткий момент навсегда печатью остался в его сердце.
Они любили друг друга. Их любовь напоминала что-то необычное, порой странное. Они не могли жить друг без друга, но между ними была огромная и неизвестная им обоим пропасть. Это не было той простой любовью, которая дурманит молодым романтикам голову, эта любовь была трудным механизмом, а они были только звеньями этой цепи.
Они прожили неполный год вместе. Что-то было в поведении Элизы в это время странное. Её любовь напоминала, скорее, флирт и скрытое порой презрение, но он видел её пылающие глаза, её пытливый взор, улыбки, и не мог ничего понять. Где-то был подвох, её ход был непредсказуем. Он пугался своих мыслей, но, как ему казалось, они были верны. Он этого боялся. Там, глубоко в душе, что-то кричало ему, что-то предупреждало. Рассудок говорил ему «будь осторожен», но что влюблённому Монро, под действием тяжёлого наркотика, было до рассудка?
Эти месяцы пролетели очень быстро. Готовилось что-то грандиозное, великая война, и Монро не мог удержать себя от азарта бросить кости самому. Он лишь игрок, который передвигал пешку на поле. Но… не был ли он сам пешкой, в великой игре? Пешка, которой суждено уйти в отбой, в оковах новых порядков и эпохи?