Монро видел смерть много раз, но чтоб человек умирал у него на руках… его хороший друг, философ и поэт. Вот пришла она, эта скромная дева, прикрыв тело Франца тёмным покрывалом. Монро сидел неподвижно. У него на душе было странное чувство покоя и незаполненной пустоты. Странная и такая простая пустота. На него неслась страшная меланхолия, он стоял у ворот, и держал дверь открытой, словно встречал старого друга. Он ждал удара от этого «друга», но его не было. Сейчас его душа была спокойна. Время поможёт пережить боль, но где достать время?
- Чёртов Кандид, чёртов оптимизм… это худший из миров, полный пессимизма, мелких нигилистов и чёрных полос. Что же, вот он я, ищу свою Кунигунду, моего друга повесили, а другого настигла моя шпага. Да что же это? Нужно скорее добраться домой. Эта земля, это край, этот мир желает мне смерти. О боже. Не дождёшься.
Он сидел рядом с мёртвым Францем, держал в руках рукавичку, которую когда-то так искусно носила Элиза, и рассматривал её рисунок. Ему захотелось заплакать, и он не стал держать своих порывов. Он плакал навзрыд, и горячие слёзы топили холодный снег под ним.
- Ну ты и гад, Франц, - шепнул он, - как ты посмел бросить меня? Ах, короткая и весёлая жизнь, ты так говорил?
- Да, как-то так, - ответил рассудок.
Он спрятал рукавичку Элизы, и аккуратно, словно обращаясь с хрусталём, сложил рисунок, положив его поближе к сердцу. Затем он встал, и принялся, чем попало, рыть яму. Он выкопал её в длину как раз под рост Франца, глубиной в два фута. Копать дальше он не мог, мешал твёрдый и мёрзлый песок с камнями. Он вложил в руки Франца оружие, горсть монет, и принялся зарывать его посиневшее холодное тело.
- Жаль, что ты не дотянул до Франции, мой друг. Ведь это только конец четвёртого акта! А драма, видать, начала набирать обороты. Пятый акт, он только начинается, друг мой. И ты предлагаешь мне идти в одиночку? Осталась чепуха, а ты сдался… ладно, прости, не обижайся. Я всего лишь шучу. Земля тебе пухом, мой друг. Наслаждайся своим уголком на мягких облаках. Прощай, - сказал он, и бросил последнюю горсть песка.
На его могиле он положил быстро сколоченный крест, и проводил милого друга до чистилища. Смерть ничего не отбирает, но сколько дарит. Франц улыбался загадочной улыбкой смерти, а Монро продолжал страдать и сильнее впадать в свою глубокую ямку с червями и трупами. Теперь его ждёт Элиза. Верная подруга его жизни, дорогая Элиза. И он жил только ради неё. Иронический склад ума удерживал его от необдуманных порывов сердца.
Глава 10
Когда тебя женщина бросит, - забудь,
Что верил ее постоянству.
В другую влюбись или трогайся в путь.
Котомку на плечи - и странствуй.
Увидишь ты озеро в мирной тени
Плакучей ивовой рощи.
Над маленьким горем немного всплакни,
И дело покажется проще.
Вздыхая, дойдешь до синеющих гор.
Когда же достигнешь вершины,
Ты вздрогнешь, окинув глазами простор
И клекот услышав орлиный.
Ты станешь свободен, как эти орлы.
И, жить начиная сначала,
Увидишь с крутой и высокой скалы,
Что в прошлом потеряно мало!
Генрих Гейне
Его лицо было сродни лицу мертвеца. Оно было бледным, щетинистым, со впалыми щеками и изнеможёнными глазами. Его тело было слабым. Несколько дней и ночей он не видел сна. Он хотел есть и спать. А ещё, пожалуй, пить.
Рисуя такого человека, как он, природа явно издевалась. Он напоминал древнего воина павшего ордена, или члена провалившейся экспедиции. А если природа рисовала его по своему подобию, то он мог напоминать только старый изгнивший изнутри дуб, который кренится под собственным весом и ударами топоров.
Его ноги медленно ступали по брусчатке. Он шёл вдоль узкой улицы с высокими трёхэтажными красивыми домами. Вдоль улицы шли фонари, которые были украшены венками и длинными гирляндами, переплетёнными вместе с новыми цветами. Но красоты он не видел. Он видел только смрад и грязь, которую так тщательно и скрупулезно прячут французы под пеленой романтики и красоты мистицизма.
Прохожие оборачивались ему в след. Он был в грязных лохмотьях, которые выдал ему фронт. Дамы улыбались, смеялись, а мужчины занимались своими делами, или читали те единственные незапрещённые Наполеоном газеты, со строгой цензурой, но при виде Монро все затихали. Он был словно Вергилий, который прошёл ад, или Сизиф, наконец-то донесший камень наверх.
Церковь била в колокол, слышались песни, в особенности отчётливо звучали слова старой марсельезы. Он шёл вдоль Сены, вглядываясь в её воды. Он слышал, как вода звала его. Он слышал её душевный крик.