Книга о самоубийстве, с её тонкой душевной философией, понравилась Монро. Самоубийство там аргументировано оправдывалось. Он зачитался ею на несколько часов, и всё же решил взять Вольтера. Ту самую «деву», которую читала ему у камина Элиза. Песнь седьмая:
Когда однажды на рассвете дней
Я брошен был подругою моей,
Так был я опечален, что, признаться,
Решил навек от страсти отказаться.
Но даже в голову мне не пришло
Обиду нанести иль сделать зло,
Изменнице доставить огорченье,
Неудовольствие или мученье,
Стеснять желанья не по мне, друзья.
Раз я зову к неверным снисхожденье,
То, ясно, к женщинам жестоким я
Могу питать одно лишь уваженье.
Нельзя терзать преследованьем ту,
Чье сердце осаждали вы напрасно.
И если молодую красоту
Желанье ваше покорить не властно —
Не может сердце быть всегда несчастно:
Нежнейших уз ищите у другой
Иль пейте, это тоже путь благой.
Когда б такую мысль внушил создатель
Влюбленному прелату одному
И красоты столь редкой угнетатель
Последовал совету моему!
Когда однажды на рассвете дней, - прошептал снова Монро, - я брошен был подругою моей…
Томик Вольтера упал на постель, а Монро вдохнул полной грудью, и протяжно выпустил воздух. Он подошёл к окну, и со второго этажа оценил прелести и грязь города. Со стены он снял шпагу, помахал ею, размял руки, и услышал, как в дом вошёл Арно.
*****
Стоял глубокий вечер. Звёзды взошли на небо, а запах вина окутал комнату своей пеленой. Игривое вино, как воды океана, покачивалось и билось о стену. На бутылке было написано «Монтепульчано».
- Моя мать обещала мне, - говорил Арно, - что когда я выросту, то куплю корабль с большим парусом и крепким килем, и отправлюсь к далёким берегам Эльдорадо. Но вот я здесь, среди романтиков-французов, на дворе величайшие события истории, а я мечтаю о парусе ганзейском и далёких берегах тёплых стран…
Монро молчал.
- Я знал Мирабо, - продолжал Арно, - знал Робеспьера, знал многих масонов, сам был участником одной из лож. Рядом с тобой, Шамфором, и тысячами французов брал Бастилию. А сейчас, Монро, да стоит ли сейчас моя жизнь хотя бы ломаного гроша?
Это был диалог двух друзей-меланхоликов. Оба хотели высказать свои болячки, послушать друг друга, выпить, и поплакать, ибо у них так заведено. Меланхолия обоих – это страшная подруга, и облегчить муки можно только так, слезами и разговорами.
- Мы с тобой, милый мой, как две собаки: кто нас гладит, по голове, тому виляем хвостиком, кто не так посмотрит – зарычим, а кто пнёт – того покусаем, - сказал Монро. Алкоголь на пустой желудок быстро ударил в голову, и Монро говорил прямо.
-Я собака Диоген! А как же. Все мы тут киники, спесивые Антисфены.
- Все мы живём с своих пифосах, мой друг, - сказал Монро, - в скромном пифосе. Чем больше мы имеем в себе, тем меньше нам требуется извне.
Они ещё выпили. Рубиновый напиток снова наполнил бокалы.
- Ты же космополит, Арно, так ставь парус, ещё вся жизнь впереди.
- Вся жизнь? – Арно расхохотался, - У меня гораздо меньше времени. Моя жизнь – жизнь бабочки, идёт к закату. Моя жизнь большая игра, да только мне всегда выпадают не те карты. Да и, по правде сказать, игрок я так себе, никогда не умел вовремя останавливаться или ставить всё.
- Я видел у тебя какой-то томик о самоубийстве, Рабле что ли… - сказал Монро.
- Интересная книга. Ты читал, я вижу.
- Да, мне понравилась она, Арно.
- В каждой книге – мудрость, в каждой мудрости – истина, в каждой истине – жизнь, - сказал Арно.
- Жизнь – миг.
- А вообще, как там говорил Шекспир? … «Мне в жизни испытать пришлось так много
Смен радости и горя, что ничем нельзя меня согнуть».