Одетая в чёрное и белое, она напоминала древнегреческую богиню, или холодную, никому неподвластную, госпожу Зиму. Её волосы, длинными локонами спадали ей до лопаток, завиваясь, закручиваясь на концах. Она была прелестна. В мире не родилось ещё такого поэта, который сразу же смог бы описать её необычайную внешность. Сказать точнее, не родилось столь смелого поэта, который бы живописал бы её облик.
- Вас ведь зовут Элиза? – спросил он.
- Да, таково моё имя с самого рождения. Элиза, «благородная дева», с немецкого. Врут. Все гороскопы врут. Все книги врут. Все врут. Мы в мире лжи, друг мой. Тут дело другое. Поддадитесь ли вы под волну всеобщего пожара, или стойко будете отражать языки пламени.
- Пожалуй, вы выбрали роль сильной личности. Мне это по душе. Элиза, вы любите архитектуру?
- Люблю. В своё время отдала жизнь ради неё.
- Отдали жизнь? – он слегка нахмурился. Он не понимал её тона, но постепенно вникал в него.
- Ах, бросьте. Пропустите мимо ушей. Я люблю храмы и величественные постройки в готическом стиле.
- Как и я… а живопись, скульптуру?
- Конечно. Я могу долгими часами спорить об этом. О жизни, о книгах, о тяжёлых осадных пушках, об устройстве кремневых пистолетов, об внутренностях человеческого организма, о физике, химии, биологии, зоологии, натурфилософии, но... вы ведь пришли не за этим?
- Почти. Вы так милы, госпожа Элиза. Я влюблён в вас. Я хочу быть с вами и только с вами.
Он удивился тому, что она со спокойствием мертвеца выдала ответ. Ни одна мышца на её лице не выдала её, глаза были ужасно холодны, а соловьиный голосок щебетал без пауз и неловких остановок.
- Ах, друг мой. Я потеряла ориентир в мире. Я давно уже не верю в любовь, но вы … вы такой интересный экспонат моих изучений. Вы крайне необычное дитя.
Он молчал. Казалось, что затих весь мир вокруг её комнаты.
- Бросьте! Не дуйтесь. На что вы обижаетесь? Разве люди не влюблены в изюм, напичканный в других? Что такое любовь? Увольте! Вздор. Меланхолическое спасение декадентских чувств и души. Вы ведь меланхолик? Можете не отвечать, я вижу в вас эти грустные глаза, готовые прослезиться.
Он молчал. Её слова были для него, как для каторжника слова перед смертью. Они были холодны, циничны, и здорово пошатнули молодого, психически слабого парня. Он погрузился глубоко в свои мысли. Как? – думал он. – Какой изюм? Для чего тогда была эта игра? К чему был флирт, кокетство? Что она делает? Он выпил вина.
- Простите за потраченное время, - сказал он. – Я должен идти. Я не буду тревожить более ваши сны. Прощайте.
Он встал, но услышал её слова, которые донеслись до него словно откуда-то далеко, не с этой комнаты.
- Куда же вы, милый друг? Куда отправит вас столь буйный дух внутри?
- Разве это теперь важно? Куда угодно, лишь бы прочь из этого мира.
- Вы не посмеете. Вы не сможете отобрать у себя жизнь, слышите меня?
- Хорошей ночи, милый друг. До скорой встречи, или… прочь. Увольте.
- Доброй ночи, милый друг, - шепнула она ему так ласково, что он только сейчас одумался, и понял, что же он делает и что наговорил.
Он шёл неведомо куда. Его глаза не видели дороги под ногами, он не мог вспоминать, что это за места, по которым он проходит. Его мозг охватила жуткая экспрессия чувств. Идя вдоль Сены, он остановился. Подошёл к железным прутьям ограждения и всмотрелся в водную гладь реки, по которой ещё недавно плыли вверх викинги. Он не знал почему, но это событие полностью и невероятно сильно разбило его.
Монро упал на колени. По его щекам бежали горячие капли солёных слез, обильно намачивая его щёки.
- Ну, давай, - прошептал он, обращая взор к небу. – Ну же! Ты ещё не добил меня? Не добил меня! – уже крикнул он. – Так давай же, давай! Добей, убей! Смеешься? Тебе нынче смешно, о подлый трус! Трус! Чего стоит моя жизнь нынче? Давай, давай, скажи мне! Смешно? Ох, смейся, смейся, и мне смешно! Сам смеюсь, и умираю.
Он достал кремневый пистолет из-за пояса и приставил его к виску. Рука его была полна отваги, она не дрожала, а лицо улыбалось, попутно бросая капельки слёз на брусчатку. Монро захохотал, и в последний раз вздохнул сладко пахнущий воздух … В такие моменты обычно люди бояться сделать последний шаг. Но Монро не струсил. Мальчишка был не трусом, и не робкого десятка.
Он сжал курок.
Механизм взвёлся, кремень выдал искру, но выстрела не произошло.
- Фаталист, - расхохотался он в приступе истерического смеха, - слабак и фаталист! – ему в этот момент захотелось жить. Странно построен человеческий рассудок: всю жизнь мы ищем смерти, а когда она приходит, то мы её не обнимаем, словно красивую девушку, а наоборот, бежим, словно перед нами старая и некрасивая лошадь с кривыми зубами. В такие моменты нам хочется жить. Более того, ради таких моментов и живут. И только.