Сергей не знал, как поведет себя самолет, на матовых крыльях которого он красной акварельной краской вывел свои инициалы, потому и не особенно афишировал запуск.
С каждым новым оборотом пропеллера резина становилась все туже и туже. И когда она вся стала напряженным жгутом, Сергей сбежал вниз, еще раз придирчиво осмотрел место запуска, пригладил рукою землю, привстал на колено и слегка толкнул вперед свою машину, давая ей разбег. Лети!
Быстро замелькали лопасти пропеллера. И он натуженно потянул самолет по сухой земле. «Давай, давай», — подбадривал его Сергей, но колеса за что-то зацепились — и самолет замер. Сергей поспешил на помощь, высвободил колеса, но было поздно. Пропеллер крутился уже не так резво и живо, резинка под фюзеляжем свисала свободно, показывая, что вся сила, заложенная в ней, иссякла. «Нужно попробовать с руки», — решил Сергей.
Встав во весь рост, он торопливо накручивал пропеллер, беспрестанно оглядываясь по сторонам. Но пацаны уже успели заметить его и, забыв свою прежнюю игру, гикая и визжа, летели навстречу Сергею, грозя сбить с ног. Он поспешно вскинул над головой руку, тотчас услышав легкое погромыхивание бумаги на крыльях и стабилизаторе самолета, плавно и сильно толкнул машину.
— Ура! Ура! — радостно завопили пацаны, задрав головы к небу, следя за самолетом. Странно, но самолет не хотел лететь. Словно какая-то невидимая стена стала на его пути. На какую-то секунду он застыл, раздумывая, как быть дальше. Нос самолета задрался кверху, словно сейчас будет преодолен барьер. «Ну же, ну», — торопил его Сергей, желая, чтобы все обошлось благополучно. Но самолет попятился назад, став стабилизатором к земле, и Сергей понял, что ему уже не выровняться.
Визжа и толкаясь, пацаны спешили подставить руки падающему самолету, стараясь уберечь его от удара о землю. Но Сергей успел опередить их, осторожно перехватив фюзеляж.
— Сереж, дай подержать. Ну чего тебе стоит, Сереж, — просили пацаны, протягивая руки к самолету, который Сергей продолжал держать над головой.
— Отстаньте, — сказал он, отбиваясь от настырных пацанов.
Растолкав в стороны ребят, которые заискивающе смотрели на него, Сергей пошел прочь с огородов. Пацаны, пританцовывая, двинулись следом, громко обсуждая минувший полет. Он тут же мгновенно обрастал неожиданными деталями. Выходило, что его самолет должен был сделать фигуру высшего пилотажа и он почти что сделал колокол, если бы Сергей не поторопился.
Сергей с трудом сдерживался, чтобы не накричать на пацанов, не прогнать их. Но, встретившись с их невинными рожицами, глупо и виновато улыбнулся. При чем тут они, в чем их вина? Им, как и ему, хотелось, чтобы самолет полетел. И они видели его летящим, несмотря на падение. И этот неудавшийся полет не казался им его поражением.
Сергею стало неловко за свою грубость, он уже готов был отступиться, сунуть кому-либо из пацанов свой самолет: шут с ними, с крыльями, с пропеллером, — щупайте, трогайте, все равно новый делать придется. Но вместо этого, напустив на себя прежнюю строгость, крикнул:
— Ну чего увязались!
Однако ребят это нисколько не смутило. Они все так же восторженно смотрели на него. Будто Сергей и не гнал их вовсе, а звал за собой дальше.
— Кому я сказал? — уже не на шутку обозлился Сергей.
Пацаны остановились. Меньший из троих братьев Тимониных, которые недавно переехали к ним на станцию из далекой деревни Парамоново, не сводя с Сергея преданных глаз, дернул вечно мокрым носом:
— Сереж, а Сереж, седни будешь пускать?
— Седни, седни, — передразнил его Сергей. — Или ты думаешь: сделать самолет, что палец оплевать?
Не ожидавший такого поворота, младший Тимонин еще громче задвигал носом, торопливо прячась за спины старших братьев, которые, подобно другим ребятам, стояли не шелохнувшись, ожидая его дальнейших слов. И эта покорность, эта готовность повиноваться и служить ему сбила Сергея с толку.
И он, смягчившись, уже более дружелюбным, миролюбивым тоном пояснил меньшему Тимонину и всем другим ребятам, что когда он построит новый самолет, то позовет их. Этого и хотелось услышать им. Радостно крича, яростно пришпорив застоявшихся коней, они понеслись дальше по длинной сквозной улице поселка, оставив его одного с самолетом в руках, на белых крыльях которого издевательски ярко, как насмешка над его незадачливостью, горели буквы «СМ-1».
Придя домой, он задвинул самолет за старый шкаф, купленный по дешевке матерью прошлой осенью на базаре. На плите стояла кастрюля со щами, на кухонном столе — поменьше кастрюля с картошкой. Мать предусмотрительно укутала ее в газеты и теплую старую шаль. Сергей быстро пообедал и засел за уроки. Седьмой класс он закончил неважно. В свидетельстве стояли одни тройки. Теперь Сергей решил всерьез взяться за учебу. С прежними оценками он вряд ли бы сдал в летное училище. Юрка Должиков, ставший курсантом летного училища, рассказывал, как их гоняли на приемных. Сергей составил себе расписание, в котором было четко указано, когда и чем должен заниматься. Только так можно наверстать упущенное, думал он, подогнать математику, с которой у него были вечные нелады. Он очень хотел строго следовать своему расписанию, где весь день был расписан по часам. Но все никак не получалось. Он по-прежнему, сам не замечая того, тратил время впустую. Вот и сегодня он должен был сразу же засесть за геометрию, а сам занялся самолетом…
Сергей вздохнул. Нет у него все-таки силы воли. Он открыл учебник, пытаясь сосредоточиться на геометрической фигуре с обозначенными углами, но невольно косился на шкаф, где виднелось крыло самолета. Он старался не думать о нем, но это было выше сил и с каждой минутой становилось похоже на пытку. И наконец он не выдержал, схватил из-за шкафа свой «СМ-1», водрузил на стол и торопливо принялся осматривать, стараясь отыскать неполадки.
Равномерно тикали ходики за фанерной перегородкой, делившей небольшую комнату на две половины — кухоньку с плитой, обеденным столом, двумя деревянными полками для посуды над ним и комнату побольше, служившую как бы залом, где у северного окна, выходившего на улицу поселка, стоял стол, за которым Сергей делал уроки. Слева от стола в углу — этажерка. От того, что угол был всегда сырым, ножки этажерки подгнили, пришлось подложить под нижнюю полку кирпичи.
За цветастой занавеской на южной стороне комнаты была у них как бы спальня. Мать вбила один гвоздь в фанерную перегородку, другой маленький гвоздик в угол шкафа, протянула шнур и, распоров два старых своих платья, сшила эту веселую занавеску. Их кровати стояли по обе стороны от южного окна, прорубленного по просьбе матери райкомхозовскими плотниками во время ремонта дома.
Кровать Сергея приходилась на всю ширину печки. Холоднее в дому не стало, зато топки стали тратить меньше. За зиму обходились машиной торфа и телегой дров. Торф они покупали у шоферов, возивших его из Борщевки, с торфопредприятия в город, дорога была рядом с домом — и шоферы не ломались. С дровами было больше мороки. Их выписывали через лесничество. И то не всем и не всегда. И матери приходилось идти на поклон к Шурику Широбокову, громадному, вислорукому мужику, жившему через дом от них, за почтой. Шурик работал конюхом в лесничестве. Сергей видел, с какой неохотой всякий раз ходила мать к Шурику. Ему и самому не нравилось это, особенно после тех, двусмысленных слов, сказанных завалившимся к ним однажды хмельным Шуриком: «Ох, не расплатиться тебе со мной, соседка! Ни в жисть не расплатиться». Шурик норовил облапать мать, но она то и дело отводила его длинные руки. Приметив Сергея, Шурик порывался все сунуть ему рублевую бумажку, чтобы он сбегал в чайную, купил себе конфет. Мать сказала, что конфеты им не нужны, да и Сергей и сам бы ни за что не побежал. Как бы ни было, а без дров они не остались. И, лежа вечером возле печной стены, он ощущал ее ровное тепло. Сергей упрашивал мать поменяться с ним местами, но она и слушать не хотела. Между их кроватями стояла самодельная скамейка, сколоченная Сергеем, на ней, в большом горшке, — цветок с мощным стеблем, широкими, в серую крапинку, листьями, выбрасывающий ближе к весне, к теплу ярко-красные колокольчики с топорщащимися усиками внутри. Точного названия этого цветка, вызывавшего постоянное удивление у редких гостей, не знали. Мать шутливо поясняла, что цветок этот зовется мужское сердце или свиное ухо. Тоже сравнили!