— А что, здорово рассчитано. Молодец.
Сергей не ждал такой похвалы, такой заинтересованности незнакомых ему пилотов, которые, обступив его возле доски, трогая за плечи, локти, давали ему советы, а он смущенно, растерянно кивал, слушая их, стараясь запомнить главное.
— Как построишь, дай знать, — сказал напоследок преподаватель. — Привезем тебя с твоим аппаратом сюда. На нашем аэродроме и будешь опробовать…
Математичка требовательно стучит мелом по доске. Сергей быстро обегает глазами класс, стараясь понять, кто же именно так раздосадовал ее.
— Это, между прочим, к тебе, Мальцев, относится, — говорит учительница, поймав недоуменный взгляд Сергея.
Он и не пытается оправдываться..
— Скорей бы звонок! — не скрывает своего нетерпения Баранов. Он откровенно с хрустом потягивается.
XIV
Восемь старых лыжных разнокалиберных бамбуковых палок, которые ему удалось выпросить у школьного физрука, удачно складывались в два крыла и стабилизатор, длинный бамбуковый шест для прыжков в высоту, сломанный посередине и валявшийся в школьной кладовке, тоже пошел в работу. Сергей склеил его казеиновым клеем, для большей прочности крепко обмотал изоляционной лентой. Этот бамбуковый шест, пройдя над велосипедной рамой, должен вместе с рамой стать опорой для крыльев и стабилизатора.
Три недели ушло у него на раскрой и прошивку рваных простынь, пропитку их для прочности сложным составом. И крылья, и стабилизатор, и остальные детали аппарата он делал тайком, в заброшенном, с высаженными рамами, сыром, сложенном из железнодорожных шпал бараке на окраине поселка, где раньше, когда прокладывали шоссейную дорогу, жили дорстроевские рабочие. Недалеко от барака валялась черная, в оплывах гудрона железная печка, источавшая и сейчас горьковатый, специфический запах.
От его дома до барака дорстроевцев было километра три с половиной. Но теперь, став обладателем прекрасного харьковского велика, Сергей не считал это за расстояние. Одно удовольствие — промчаться по сухому, поблескивающему на солнце шоссе, слушая легкий посвист стальных спиц и мягкое лопотанье хорошо подкачанных шин.
У барака он резко осаживал быстрый велик, убеждаясь в надежности и безупречности тормозов. Заслышав привычный звук, из-под барака, радостно поскуливая, непомерно вытягиваясь в длину гибким худым телом в золотисто-рыжей шерсти, вылезала бездомная собака, прозванная им Динкой.
Потрепав за ухом, Сергей спешил сунуть ей захваченные из дому кости, хлебные корки, вареную картошку. Делал он это украдкой от матери, и вовсе не потому, что та могла запретить таскать куски из дому — мать была сердобольной. Просто пришлось бы рассказать все о Динке и о дорстроевском бараке.
Осмотревшись по сторонам, он сбрасывал ржавую петлю с осевшей хлипкой двери и ступал в полутемный, отдающий сырым, нежилым запахом коридор.
Динка вскакивала следом за ним, вертясь под ногами, продолжая ластиться, слегка прихватывая зубами штанину, теребя ее.
— Ты уж не мешай, пожалуйста, — просил он, поднимая с пола старую расшатанную лестницу с тремя перекладинами, что было весьма кстати — не всякий рискнет полезть по такой лестнице на высокий чердак.
— Пусти. По-хорошему прошу! — старался как можно строже говорить Сергей.
Но Динка повизгивала от радости, толкалась мордой под мышки, щекоча его. И как только он заносил ногу на лестничную ступеньку, заливалась обиженным лаем.
Сергей делал ей с чердака знаки, призывая молчать, не привлекать, внимания к дорстроевскому бараку, стоявшему вблизи от шоссейки.
Динка обиженно ложилась под велосипедом, уткнув морду в передние лапы.
— Вот и молодец, лежи и охраняй, — негромко хвалил он, а сам принимался за работу.
Крылья и стабилизатор были полностью готовы. Оставалось сделать стойки — легкие и прочные, которые будут держать крылья. Для этой цели он присмотрел у Жоры-тряпичника в «Утильсырье» две длинных алюминиевых трубки, которые тот не хотел отдавать. Потом отдал, потребовав взамен три пуда железок. Сергей радостно согласился, хотя не представлял, где он сможет раздобыть почти полсотни килограммов металлолома. Однако долг мог и потерпеть, а работа торопила. В мастерской на радиоузле Сергей распилил обе трубки на равные части и получил четыре стойки.
От крыльев Сергей не мог оторвать глаз. Специальная пропитка и наложенная краска скрыли штопку, и теперь, глядя на ровную, лакированную плоскость, трудно предположить, что сделана она из старых рваных простыней и плотных листов ватмана, подклеенных изнутри.
Сергей встал у слухового окна, жадно вдыхая легкий весенний воздух, который не столько успокаивал, сколько будоражил душу.
Внизу лежал поселок, обозначенный по центру высокой красной кирпичной башней водокачки. Он отыскал свой дом, школу, Ритин дом, дом Юрки Полосина и, слегка прикрыв глаза, вздохнул. Все они: и мать, и Рита, и Юрка, и даже Херувим — живут и ничегошеньки не знают о том, что через каких-нибудь пару недель, когда над землей поднимутся легкие восходящие потоки, его аппарат воспарит в небо на зависть всего поселка.
Прикрыв ладонями глаза от яркого солнца, люди будут недоумевать — кто же это такой дерзкий? Но, разглядев на плоскостях две ярких буквы СМ — поймут, что в небе он — Сергей Мальцев.
Внизу, под стеной дома послышался шорох. Сергей напрягся, обратился в слух. Тревога была напрасной. Динка скребла лапами о стенку. Он улыбнулся и снова принялся за работу.
XV
На последней перемене к Сергею подошел Полосин и сунул в руку тщательно сложенную в несколько раз записку.
— Держи! Просили тебе передать. С ответом.
— От кого? — спросил Сергей недоверчиво, хотя и догадывался, кому принадлежит записка.
Полосин вопросительно взглянул на Сергея, но тот не стал читать записку, а сунул в карман, буркнув, что прочтет позже.
— Твое дело, — равнодушно ответил Полосин, — мне велено передать. А там можешь вообще не читать, даже порвать. Живешь-то как?
— Ничего, — отозвался Сергей, ловя себя на мысли, что ведь давно не разговаривали. Виделись в школе каждый день, но все мельком. Привет! Привет! И каждый в свою сторону. Юрка после последнего разговора надулся, стал вроде бы избегать встреч.
— Ну, а ты сам-то как? — вопросом на вопрос отозвался Сергей.
— Да так, — неопределенно ответил Полосин. — Вот отец от нас ушел.
— Ну! — удивился Сергей и, заметив, как дрогнули уголки губ приятеля, подумал, как не к месту пришелся его возглас. Он хотел утешить приятеля, сказать что-то ободряющее, но таких слов не находилось.
— Ну ладно, пошел я, — сказал Полосин. — А ты, если хочешь, приходи.
— Конечно приду, — обрадовался Сергей.
Опустив плечи, Полосин словно нехотя двинулся к дверям восьмого «Б».
Записка была от Риты. И, разгладив ее ладонью, прикрыв от любопытных глаз учебником литературы, Сергей пристально всматривался в незнакомый ему почерк. Десять слов без подписи. Но в том, что это была ее записка, — он не сомневался.
Хотя он запретил себе думать о ней, Рита не выходила из головы. Нет, он ни в чем не винил ее. Было обидно за себя, за то, что все так нескладно получается. Обида рождала не злость, а легкую щемящую грусть. Он любил ее, любил несмотря ни на что.
«Сережа, извини, что все так глупо получилось. Если можешь — прости».
Он вчитался в строчки и поймал себя на мысли, что их можно истолковать двояко: прости, но ты, мол, не так все понял. Херувим никогда не был мне нисколечко интересен. И если я в тот вечер согласилась прийти к щитам, то лишь для того, чтобы сказать ему все. Так что давай забудем об этом. Прости, что доставила тебе несколько горьких минут. Пусть все будет как прежде.
Но можно истолковать и так: прости, Сережа, но мне больше нравится Валера Херувимов. Таким, каков он есть, таким, как о нем говорят. Я понимаю, что тебе, должно быть, горько и обидно знать это. Но сердцу, как говорится, не прикажешь. Так что пойми все правильно и прости.