Сердце Сергея радостно забухало. Каждый шаг приближал к тому главному, чем жил долгие месяцы. При мысли, что это случится через считанные минуты, он почувствовал во рту горьковатую сухость.
Он вытолкал велосипед с драгоценным грузом наверх и перевел дух. Динка, следовавшая неотступно за ним, выскочила вперед, обежала широкую открытую поляну и, став на краю оврага, вновь залилась отчаянным лаем. Он на этот раз не стал струнить ее.
— Ну как, хорошее место выбрал? То-то же!
Сергей откинул подножку, которую накануне приделал для устойчивости велосипеда, отвязал веревки, высвободил крылья, снял привязанные к багажнику стойки, стабилизатор. Затем в очередности закрепил металлическими кольцами на толстом бамбуковом шесте, протянутом вдоль велосипедной рамы.
Динка тихонько повизгивала, вертясь возле странной машины, собачьим чутьем догадываясь о том, что должно сейчас произойти.
Сергей обошел летательный аппарат, проверил крепления крыльев, стабилизатора. Все держалось надежно.
Он вытянул из кармана за резинку мотоциклетные очки с большими стеклами.
Динка не сводила с него глаз. В них одновременно сквозил и ужас, и удивление. Сергей усмехнулся, видя, как та, бедная, переживает за него.
— Ну что, Динка, пора!
Он подлез под крыло, перебросил ногу через раму, не спеша натянул очки, как бы по-новому окинул поляну и лежавшую перед ним дорогу, которая вела на взлет.
Медлить нельзя. Он решительно отбросил подножку и что было сил толкнул машину вперед. Он знал, что скорость решает все, абсолютно все, и потому хотел взять ее с самого старта, с первого прокрута педали. Триста метров разгона, и там, над обрывом крепкие надежные крылья возьмут его на себя.
Динка с лаем бросилась наперерез.
— Уйди! Пошла прочь! — закричал Сергей, боясь, что собака может испортить все, более того, попасть под колесо.
Динка, ошеломленная столь непривычным окриком, испуганно отскочила в сторону.
Колеса крутились быстрее и быстрее, и уже не чувствовалось первоначальной тяжести плоскостей. На последней сотне метров, на последнем отрезке разбега он внезапно ощутил легкий ток воздуха над головой и трепетное нетерпеливое подрагивание крыльев. Справа, навстречу ему, вылетела старая раскидистая ветла, и в ту же секунду все его существо пронзило ощущение пустоты, сходное с тем, что испытывал он во время прыжков с трамплина. Он глянул вниз и обомлел, увидев внизу под собой, в логу, коричневые кусты орешника, медленно подавшиеся назад. Стало быть, он летит. Значит, полет вышел! Голова его была горяча, тело гудело от возбуждения. «Спокойствие!» — внушал он себе, стараясь не забыть последовательность операций.
Держа свободно, спокойно ручку управления, он потянул ее на себя, и нос его летательного аппарата покорно поднялся. Руль высоты действовал безотказно.
Летательный аппарат не имел мотора, поэтому этот прекрасный полет не может продолжаться бесконечно, значит, нужно подумать, где и как лучше приземлиться, чтобы не повредить машину. Внизу, по дну лога, тускло петлял в траве ручей. И ему не хотелось барахтаться в его холодной воде.
Над велосипедными педалями были и другие, которые могли свободно изменить направление полета. Он нажал левую педаль, уверенный, что его машина повернет в нужную сторону. Но тут над головой что-то крякнуло, рыкнуло. Крыло? Гадать не приходилось. Для этого не было и секунды. Мимо лица бешено проскочила сорвавшаяся стойка, остро чиркнув по щеке. Аппарат резко завалило на правый бок, и земля кинулась ему навстречу. Удар был резким, жестким, опрокинувшим его в странную холодно-мокрую темень, где, сплетаясь и расплетаясь, пронзительно верещали зловещие, упругие, студенисто-зеленые струи, источавшие болотный запах.
Он понял, что теряет сознание. Но ему важно было знать, жив он или его уже больше нет на белом свете.
XVIII
Упругие струи продолжали верещать в ушах, но уже не было прежнего тяжелого тошнотворного запаха и жестокого напора, от которого нестерпимо ломило виски. Теперь это походило на легкое щекотанье, которое поневоле заставило открыть глаза и тут же зажмурить от обилия света. Ослепительно белое мелькнуло и расплылось мутным пятном. Заставил себя вновь разлепить ресницы. Белое размытое пятно укрупнилось, приобрело четкие очертания — белый халат. Значит, он в больнице? Но каким образом и зачем он очутился здесь?
— Ну что, пилот?
Доктор извлек двумя пальцами из нагрудного кармана очки и, водрузив на крупный мясистый нос, присел на край койки, приблизив чуть ли не вплотную лицо, словно стараясь получше разглядеть его.
— Жив, говоришь?
Он откинул край одеяла,-потрогал холодными пальцами одну, затем другую ключицу. Сергей задержал дыхание.
— Да ты дыши, дыши, — и стал мять ладонью грудь, живот, постоянно спрашивая: — Так больно? А так? А вот здесь? А ну-ка вот так?
Сергей, повинуясь прикосновениям осторожных, но цепких пальцев, прислушивался к своему телу.
— Повязку на голове сменить!
И тут Сергей почувствовал, как тесно стянуты бинтами виски. Значит, в падении он разбил голову? Вот откуда назойливое верещание упругих струй. Руки врача мешали увидеть нижнюю половину тела. Но до того, как почувствовал крепкое постукивание пальцев хирурга по твердому, гулкому, понял, что правая нога в гипсе.
Он застонал. И не столько от боли, сколько от сознания бессилия и мучительно долгих дней, которые предстоит провести ему на больничной койке.
— Ничего, терпи, казак, атаманом будешь.
Доктор встал и, не сводя глаз с Сергея, неторопливо снял и на ощупь опустил в нагрудный карман белоснежного халата очки в толстой роговой оправе.
Койка стояла напротив окна, и он жадно вглядывался в него, вслушивался в неясные звуки улицы, приглушаемые густой листвой деревьев. У самого окна, как и дома, стояла береза с вислыми ветвями. Теплый июньский ветер то свивал длинные чуткие пряди, то слегка разводил в стороны. И за легким зеленым занавесом то проступало, то скрывалось Ритино лицо. И, приподнявшись на ослабевших локтях, он пристально вглядывался в живую текучесть зелени, стараясь уяснить, явь это или только чудится ему…
Восемнадцатый скорый
I
Проснулась Антонина от испуга. В окно стыло смотрели огромные неоновые буквы. «Господи, неужели проспала? Так и есть!» Снаружи кто-то отчаянно молотил в дверь.
Она проворно вскочила с полки, нащупывая в кармане ключ-«трехгранку». Рывком открыла тяжелую дверь, В тамбур, ругаясь, лез пожилой мужчина.
— Работнички тоже мне… Дрыхнут без задних ног.
— Граждане пассажиры, — пророкотало в динамике, — будьте осторожны! Поезд номер восемнадцатый Москва — Фрунзе отправляется с первой платформы.
Перрон поплыл. «Да что она, сдурела в самом деле? Ведь курсанту в летной форме сходить в Оренбурге. Мать честная!» Антонина кинулась к восьмому купе. Дверь была открыта. Курсант лежал лицом к стене, поджав колени.
— Вставай! — Антонина толкнула курсанта.
Тот вскочил, непонимающе глядя на нее.
— Да скорее же, скорей.
Антонина схватила из-под лавки сапоги и сунула ему. Курсант, туго соображая, что от него хотят, охлопал ладонями грудь, сладко зевнул, ткнулся к темному окну:
— Проспал! Да?
— Ну что ты как мертвый!
Курсант натянул сапоги, схватил рыжий чемоданчик с яркими переводными картинками на крышке.
— Да не медли же ты, — торопила его Антонина, подталкивая в спину.
— Ух ты черт, раскочегарил как!
Курсант ухватился рукой за поручень, обернулся к ней.
Во взгляде его была решимость и беззаботность.
— Погоди! — крикнула она, бросаясь к стоп-крану.
Но парень не стал слушать. Он как-то странно улыбнулся, нахлобучил плотнее шапку.
— Была не была!
Шинель зловеще хлопнула на ветру и исчезла в черном проеме двери.