Антонина обессиленно повисла всем телом на ручке стоп-крана. Тотчас она услышала, Как противно заверещали колеса и вздрогнул вагон.
«Дай бог, чтобы остался жив!» У соседей в ту же минуту захлопали двери, послышались голоса.
— У тебя, что ли? — кричала Олечка из десятого. — Или у Машки?
Антонина спрыгнула с подножки и, захлебнувшись холодным воздухом, побежала в конец поезда. При мысли, что она увидит сейчас что-то страшное, безобразное, бывшее раньше им, молодым парнем, захолодело в груди. Она наверняка упала бы за последним вагоном, если бы не увидела впереди, в свете заднего сигнального огня, сгорбленного человека, который, сидя на корточках, собирал что-то на снегу. «Жив! Он жив!» От красного света сигнального фонаря снег вокруг парня тоже казался красным. Антонина решила, что парень шибко разбился, не может встать. Она подскочила, намереваясь поднять его, но курсант сам легко и поспешно вскочил.
— Вот, бритву не могу найти, — сказал виновато он.
— Бритву, — повторила Антонина, чувствуя, что у нее слабеют ноги и по всему телу волной идет легкая дрожь, расслабляя его, делая вялым, тяжелым. Она и не думала плакать, но не смогла сдержать себя.
— Ну что вы, в самом деле, — удивился парень, не поняв причину ее слез.
Он торопливо поднял чемоданчик, окинул ее взглядом. Из вагона она выскочила как была, непокрытой, в блузке, в тапочках.
— Бегите скорее, простудитесь!
Вдоль состава слышались сердитые голоса.
— Ну что там?
— Идите, — курсант сжал локоть Антонины, не зная, что еще сказать.
Антонина резко повернулась и расслабленной походкой пошла назад.
Он сделал шаг следом за ней, колено зашлось от резкой боли. В горячке не почувствовал ушиба, а сейчас боль давала знать. Замок не держал крышку чемодана. Взяв его под мышку, взглянув еще раз на медленно тронувшийся состав, он, прихрамывая, побрел меж путей в сторону вокзала.
Впереди, справа, темнело здание багажной конторы, возле которой звонко стрекотал движком трактор. Курсант прошел мимо маленького колесного трактора, везшего на прицепе вереницу тележек, доверху набитых посылками. Девчата-грузчицы, завидев его, наперебой стали звать к себе, но сейчас ему было не до шуток. Превозмогая боль в колене, он пошел дальше.
У первого вокзального фонаря он остановился. Критически оглядел себя. Шинель местами была испачкана. Он соскреб с фонарного столба снег и тщательно потер рукава и полы шинели.
Ну вот теперь куда ни шло! Он одернул шинель и вошел в вокзал, ударивший кислым, тяжелым запахом сонных людей. В надежде осмотрел зал ожидания. Приткнуться, прикорнуть бы где-нибудь в уголке.
Но где отыщешь этот райский уголок? Где тут приткнешься, если вон даже на полу сидят.
Он пристроил чемодан на нижней ступеньке лестницы, ведущей на второй этаж, откуда доносился стук телеграфного аппарата. Стук этот чередовался со звонкими хлесткими телефонными звонками. Он прислонился спиной к перилам и от нечего делать стал рассматривать вокзальный люд.
В людской толчее мелькали по-восточному яркие косынки в алых по черному фону розах, серые оренбургские платки, легкие велюровые шляпы, заячьи шапки, пестрые халаты и черные полушубки. Теплая ташкентская зима соседствовала с жестким уральским морозом. Стоял февраль, время не совсем удачное для дальних поездок, но народ все куда-то катил.
— Родин!
Алексей обернулся на этот повелительный и радостный возглас.
Перед ним стоял Якушев, его кореш по «летке», его взводный, и широко улыбался, сверкая ослепительными зубами.
Родион рад был этой встрече. Им было что рассказать друг другу, обменяться каникулярными впечатлениями.
— Каким прибыл? — спросил Якушев, тряся его руку.
— Восемнадцатым!
— Как же я тебя не заметил? Небось забрался в темный уголок с какой-нибудь пташкой и перышки перед ней распускал? Да ты не красней, не красней, — входил в раж Якушев, — по лицу как по открытке все прочесть можно. Не мог я тебя не заметить, если бы ты ехал, как все, на виду. Я весь состав прочистил, как чуял, что наши едут, и, как назло, хоть бы один попался. А в каком же вагоне вы, сударь, имею честь спросить, катили?
— В двенадцатом.
Родин улыбался, ожидая дальнейшего продолжения дурачеств взводного.
— О, даже так! Совсем не дурно. Простой советский курсант предпочитает ехать в мягком вагоне. За какие же, позвольте узнать, заслуги? Или родственником маршалу доводитесь, или приглянулись кому? Так признавайтесь же! Ага! С вами все ясно. Двенадцатый? Двенадцатый… — наморщил лоб Якушев. — Это не там ли хозяйкой вагона такая красавица. Вся стройная из себя. В локонах, с длинными ножками. О прочих прелестях не говорю. Она самая? Нет! Странно… Я-то думал, она из твоего вагона. Мелькнула как видение и исчезла в неизвестном направлении. Мне бы, дурню, сразу за ней рвануть, а я решил обождать, оттянуть удовольствие. Но как известно, удобный случай долго не ждет. Сколько ни мотался по вагонам — как сквозь землю канула. Вот она, расплата за беспечность!
Взводный был в своем амплуа. Известный сердцеед, он не пропускал мимо себя ни одной стоящей девчонки.
— Ну и фигурка, скажу тебе, — простонал Якушев, театрально закатив глаза, — ыых. Это надо видеть. С такой бы до конечной станции прокатиться. И потом в каком-нибудь тупичке еще малость постоять! Жаль, жаль, что проморгал.
Якушев уже неподдельно вздохнул.
— Ну да ладно, все это, как говорится, лирические отступления. Ты давай рассказывай, как домой съездил?
— Известно как дома, — односложно ответил Родин, — дома всегда хорошо.
— А я, скажу тебе, бездарно свой отпуск провел. Друзья-приятели будто все вымерли, Так никуда за все время и не выбрался. Словно под домашним арестом сидел. В самом конце с одной курочкой познакомился. В любви объяснились. Вот потеха! С ней бы, конечно, нужно не на словах, а на деле, но сам понимаешь, условий не было. Ну ничего, наверстаем упущенное. Якушев обнял Родина за плечи.
— Слушай, старый, ведь не собираемся же мы с тобой коротать тут время до утра. Потопаем помаленьку в училище!
Якушев подхватил свой чемоданчик, и Родин, слегка прихрамывая (боль в колене еще чувствовалась), пошел следом за ним на выход.
II
Восемнадцатый скорый шел ходко посреди темной оренбургской степи. Пассажиры, встревоженные неожиданной остановкой, угомонились, утихомирились. И лишь Антонина не могла прийти в себя. Стоило поезду тронуться, как к ней одна за другой стали заглядывать девчата, справляться о случившемся. Потом пришел бригадир Муллоджанов.
Большой, бритоголовый, потеющий даже зимой, он сел на лесенку, загородил собой, словно запечатал, служебное купе, Не в силах выдержать застывшего взгляда темных муллоджановских глаз, Антонина отвернулась к окну.
— Все не как у людей, — вздохнул Муллоджанов.
— Вы о чем?
— Все о том же. Без приключений жить не можем.
Муллоджанов говорил медленно, будто каждое слово было подковой, которую он с усилием разгибал.
— Виновата. Дальше что? Увольняйте! — сказала Антонина.
— И до этого дослужишься, — негромко отозвался Муллоджанов. — Пиши объяснительную. По форме. Все как было.
Антонина знала, что история со стоп-краном ничего доброго не сулит. Муллоджанов непременно постарается дать ход этому делу. Карты теперь в его руках. Он долго ждал удобного случая. Он вспомнит ей минувшую оперативку, где она в присутствии начальника резерва Борисенко сказала все, что думала о Муллоджанове, о его беспринципности, о случаях вымогательства.
Тогда, на оперативке, Антонина здорово волновалась, и потому рассказ ее получился сбивчивым, путаным и, быть может, не совсем аргументированным. Но она видела, что Муллоджанов то и дело багровел, косясь в сторону Борисенко, словно ища защиты у него. Но тот заинтересованно слушал Широкову, ничем не выдавая этот свой интерес.
— Соплячка! Ты за это ответишь, — вскинулся Муллоджанов, стараясь забить Широкову, но Борисенко остудил Муллоджанова.
— Ладно, — пытаясь примирить их, сказал Борисенко, — перед дорогой не будем ссориться. После поездки разберемся, кто из вас прав, кто виноват.